Незнакомцы на мосту

Я писал: «На мой взгляд, в нашей стране изобилия самый эффективный способ борьбы с тоталитаризмом заключается в содействии здоровому моральному воспитанию и подлинному пониманию правосудия в условиях законности». Соответственно, я писал, что деньги будут распределены следующим образом: пять тысяч долларов Фордхемскому колледжу, юридическим школам Колумбийского и Гарвардского университетов по две с половиной тысячи долларов каждой. Я получил образование в Фордхемском колледже и Гарвардской школе, а прикомандированные ко мне помощники (два для ведения процесса и один для работы, связанной с апелляцией) окончили Колумбийскую школу.

Когда ко мне пришли репортеры и стали выспрашивать дополнительные подробности, я сказал: «Занятие юридической практикой — это нечто большее, чем добывание денег». Мой друг юрист на следующий день сказал мне: «Почему вы не заявили: «…нечто гораздо большее»?»

Позже я писал полковнику: «Пожертвовав гонорар, мне кажется, я сумел заставить общественность понять, что это дело было испытанием для американского правосудия».

Понедельник, 19 октября

За это время я получил три письма из Восточной Германии — г-жа Эллен Абель неожиданно стала регулярно писать. Как всегда, письма были не очень стройно составлены и носили ярко выраженный эмоциональный характер. Эта женщина высказывала сожаление по поводу запрета, наложенного на переписку Абеля с семьей, отсрочки рассмотрения апелляции в суде, а также писала о якобы испытываемых ею душевных переживаниях. Я никогда не верил, что эти письма писала жена Рудольфа, и поэтому ее мольбы и жалобы («От вас так много зависит — без преувеличения скажу, что это вопрос жизни и смерти для меня и моей семьи. Я умоляю вас…») воспринимал с известным цинизмом. Я относился к этим письмам как к плоду дилетантской и не могущей ввести кого-либо в заблуждение работы какого-то отдела советской разведки. Для меня эти письма означали лишь одно: кто-то там весьма заинтересован в судьбе моего клиента.

Понедельник, 9 ноября

Было еще рано, и, сидя на кровати в номере вашингтонской гостиницы, я читал утренние газеты. Я уже просмотрел мои записки для устного выступления и, поскольку заседание суда должно было состояться лишь в полдень, имел возможность еще раз просмотреть их после завтрака.

Выступая в этот день перед Верховным судом, я снова заявил, что административный ордер (оставленный при себе и сохранявшийся в тайне), использованный для ареста Абеля, представлял собой уловку, примененную сотрудниками иммиграционных властей и ФБР, чтобы попытаться добиться сотрудничества со стороны Абеля и получить доказательства его шпионской деятельности.

«Подтвердив этот приговор, — говорил я, — суд даст возможность правительственным чиновникам игнорировать требование иметь ордер на обыск в любом уголовном деле, включая также и дела, связанные с депортацией».

Во время выступления сторон и после этого судьи задавали десятки вопросов. Отвечая на вопрос судьи Уиттакера, заместитель министра юстиции признал, что обыск был бы незаконным, если бы его подлинная цель состояла в получении доказательств шпионской деятельности. Однако, заявил заместитель министра юстиции Рэнкин, обыск действительно преследовал цель получить материалы для обоснования дела о высылке. Многие, подумал я, в душе смеются.

Только немного поразмыслив, юрист, представляющий правительство, заявил, что предметы, обнаруженные в отеле «Латам», имели небольшое значение по сравнению с той массой доказательств, которая была представлена в ходе процесса. Я напомнил суду о том, что во время первого «налета» на номер Абеля была обнаружена большая часть тех доказательств, которые впоследствии фигурировали на процессе.

К моему удивлению, представители обвинения высказали мысль, что некоторые аргументы из выдвинутых нами сейчас не высказывались судье Байерсу в ходе процесса и поэтому Верховный суд должен отказаться рассматривать их. Я категорически возражал против такой постановки вопроса и показал экземпляр нашей первоначальной записки, представленной в окружном суде, в котором приводились те же доводы.

(Впоследствии я писал Абелю: «Обвинение прибегло к такому необычному приему, поскольку явно находилось в отчаянии. Это, несомненно, была попытка предоставить возможность суду обойти поставленный защитой вопрос, поскольку суд, конечно, хотел подтвердить приговор, но ему было крайне трудно отвергнуть нашу юридическую аргументацию».)