Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли

Сестры устраиваются в тени вишневого дерева на задней террасе дома, где легкий ветерок колышет замерший воздух. Они сидят на ажурных металлических стульях, которые так нагрелись, что обжигают ноги даже через юбки. Амелия изящно обмахивает лицо красивым шелковым веером, не сводя внимательного взгляда с детей, которые носятся по всему саду, играя во что-то «серьезное»: глаза у них сощурены, брови нахмурены.

— Не помню такого жаркого лета! — восклицает она наконец. — По дороге сюда мы проезжали мимо детей, которые играли на улице, и знаешь, что они делали? Макали соломинки в пузыри расплавленного гудрона и приклеивали их к сараю, составляя буквы и картинки! Представь себе, расплавленный гудрон в десять часов утра!

— Невероятно. Эта жара меня доконает, — говорит Эстер.

— Меня тоже. А ты не упоминала в письмах, что этот мистер Дюрран такой…

— Какой такой?

— Такой молодой и красивый, — говорит Амелия, внимательно глядя на сестру.

— Разве нужно было сообщать, что он молод? Что касается красоты… Если честно, я как-то не замечала. Он в самом деле красив? — отвечает Эстер уклончиво. Она внезапно ощущает смущение, как будто ее поймали на лжи.

— Конечно, ты замечала, не разыгрывай передо мной невинность. У тебя же есть глаза. Или ты смотришь только на Альберта?

— Возможно… Кроме того, мистер Дюрран наш гость. Разумеется, я просто не думаю о нем в этом смысле. И к тому же… — Она неуверенно умолкает.

— Что?

— Нет, ничего. Лучше скажи мне, Эми, что так тревожит тебя? — спрашивает Эстер, чтобы сменить тему.

Кэт подходит к столу с подносом, на котором стоит чай со льдом и лимонад, лежат свеженарезанные апельсины и ломтики лимонного кекса, пропитанного мадерой. На лбу у нее матовые капельки пота. Амелия дожидается, пока горничная снова не исчезнет в дверях, а потом вздыхает:

— Только ты не рассказывай об этом ни одной живой душе, даже Альберту. Обещаешь? Так вот… у тебя есть некоторые проблемы с Альбертом, дорогая… те, о которых ты мне писала. Боюсь, что у меня с Арчи трудности совершенно иного свойства. — Она прикрывает рот веером, как будто желая задержать слова.

— Я… я не совсем тебя понимаю, Эми, — шепотом произносит Эстер, когда детишки пробегают мимо с раскрасневшимися лицами и слипшимися от пота волосами.

— Я застала его… его… На днях он… Он был с нашей горничной Даниэль.

— Нет! О моя дорогая… Это ужас! Ты уверена?

— Боюсь, точнее некуда. Разумеется, я избавилась от девицы. Это случилось всего неделю назад, и, по правде говоря, именно по этой причине он не приехал сегодня. Такое случалось и раньше, Этти, хотя я никогда не рассказывала тебе. Мне было стыдно… Но он обещал, он давал слово, что подобное не повторится. А теперь он говорит, что у него имеются потребности, которые он вынужден удовлетворять, и что он не владеет собой, — произносит она, чуть задыхаясь от негодования. — Как ты думаешь, это правда? Может ли мужчина в самом деле стать рабом своих плотских желаний?

Эстер размышляет, прежде чем отвечать. Она берет сестру за руку, пылающую от жара, и вскоре их ладони становятся влажными.

— Я думаю… думаю, любой человек может стать рабом своих желаний, если позволит себе. Судить каждого, наверное, следует по его поведению — по тому выбору, который делает человек, когда у него есть разные варианты.

— Ты права, — печально произносит Амелия. — Нет оправдания тому, что он сделал. Это подло.

— Но, Амелия, ты же, как никто другой, знаешь, что я ничего не понимаю в желаниях и страстях мужчин, — говорит Эстер, чуть заметно улыбаясь. — Арчи совершил большой грех и против тебя, и против Бога. Но наверное… простить грех было бы по-христиански? Конечно, если виновная сторона покается…

— В том-то и дело, Этти! На этот раз… на этот раз он, кажется, нисколько не раскаивается. Он как будто… рассердился на меня за то, что я помешала ему! Это было чудовищно! Невыносимо! — Амелия закрывает лицо руками и негромко плачет.

— Дорогая, Эми, не плачь! Дети не должны видеть… Прошу тебя, милая моя. Арчи тебя любит, любит детей. Я знаю это, и ты знаешь. Наверное, мужчинами действительно правят куда более могучие силы, чем нами, женщинами… Иначе такой хороший человек, как Арчи, не стал бы себя вести подобным образом. Разве мы умеем читать в сердце другого человека? Читать по-настоящему? Прошу тебя, не плачь.

Амелия в конце концов поднимает голову и промокает глаза платочком.

— Однако же я рассказала ему, что у меня на сердце. Своей неверностью он убивает мою любовь к нему. Наверное, если это случится еще раз, сказала я ему, от нее совсем ничего не останется. — Она всхлипывает. Эстер настолько потрясена, что не может ничего ответить. — А как твоя супружеская жизнь, Этти? Есть ли что-то хорошее? — спрашивает Амелия.

Эстер опускает глаза, прячет пальцы в складках хлопчатобумажного платья. Гладкие пальцы с чистыми блестящими ногтями. Почему-то ей невыносим сам их вид, она ощущает такой приступ отвращения к себе, что сжимает руки в кулаки, стискивает так, что ногти впиваются в ладони.