Незримое, или Война в иномирье

Был самый конец мая, еще цвели яблони, сирень, кое-где – черемуха. Но все эти цветы нужно было наломать без спроса, говоря проще – залезть в чужие огороды и палисадники и наломать ночью. Украсть, если говорить честно. И вот накануне экзамена мы вышли на промысел. А когда полезли в огород, с шумом, смехом, один Толя моментально понял, что сейчас произойдет. Он отошел в сторону, к плетню, и залег в траву.

А на наш шум хозяин выскочил из дома, выстрелил в воздух из ружья, мы все, конечно, опять же с хохотом перелезли через плетень, отбежали подальше, обнаружили, что Тольки нет, и стали ждать.

А он выждал, пока все успокоится, тихонько, стараясь не трещать ветками, наломал такую охапку сирени и черемухи, что ему пришлось перебрасывать ветки через ограду, а потом уже перелезать самому.

Ну, вот, члены комиссии наутро все шеи повытягивали, стараясь через верхушки букетов увидеть, как мы там пишем сочинения. И, конечно, кое-кто смог списать.

Вот такой он был. Знаете, у нас была девочка, Валя, она пела прекрасно. Так вот она на фотографии, которую Тольке подарила, написала «Будущему министру. Верим в тебя». Она это искренне написала.

Мы действительно были уверены, что Толю ждет большое будущее.

Да, чуть не забыла. Мы ведь в одиннадцатом классе его называли по имени и отчеству – Анатолий Васильевич.

Сказать, что и Игорь, и Лика были просто ошеломлены, значит, не сказать ничего. Лика спросила:

– Как это?

– А вот так. Анатолий Васильевич, так его называли многие одноклассники. И знаете, это получалось как-то само собой и звучало вполне естественно.

– А как реагировал он?

– А никак. Я вот думаю – кто первый так его назвал, когда, почему? Но как-то вдруг то один, то другой – знаете, это выходило как то само собой разумеющимся. А он – ничем не показывал, что ему приятно, но и не возражал. Как будто не обращал на это внимания.

И последнее, что, пожалуй, тоже необычно. Я не помню, чтобы он когда-нибудь с кем-нибудь дрался.

После известия, что одноклассники звали 18-летнего Монасюка по имени-отчеству, детективам казалось, что их уже ничто удивить не сможет. Но, как теперь было видно, они ошибались.

– Как – никогда не дрался? Вы же сказали, после измены его девушки всех ребят из городка, откуда она была, били…

– Били наши парни, сам Толька ни разу никого пальцем не тронул.

– Он что, был трусом?

– Скажете тоже! Нет, и нет. Понимаете, я вот только сейчас понимаю, что он всегда, не прячась за чужие спины, никогда никого не подставляя, как-то мог просто не драться. Не дрался – и все.

Да, за него дрались, но сказать, чтобы заступались – я не могу. Он никогда сам никого об этом не просил. Простите, я просто не знаю, как это объяснить.

Но Толька всегда был не как все.

Вы знаете, как он сдавал выпусные экзамены? Он учил только первые четыре билета по каждому предмету, и хотите верьте, хотите нет, но на всех устных экзаменах ему попадались билеты с номерами от первого до четвертого.

Вот так-то… Таким вот он был необычным.

Рассказ Светланы Ивановны продолжался.

– Да, – сказал Курявый, когда они с Ликой отошли от дома Светланы Ивановны. – Нам были нужны странности? Вот вам вагон и маленькая тележка необычностей и странностей!

– Да уж! – ответила Лика, прижимая к уху диктофон и проверяя качество записи. – Странностей у нас хватает…

Глава 10-я

– Вы были правы, – сказал, подходя к сидевшему за письменным столом Атаманову, Китт. – Монасюк в 1982 году был исключен, как тогда говорили, из рядов КПСС с формулировкой «За попытку ревизии марксизма».

– Нужно будет передать ребятам, которые будут говорить с друзьями и дочерью Монасюка, пусть поспрашивают, что это он там ревизовал, – пробормотал Атаманов.

Он читал материалы Ляниной и Курявого, но размышлял совсем о другом.

Его беспокоило, что никак не удастся оградить Монасюка от известий, что им НЕКТО интересуется и что его проверяют.

Ну, действительно, друзья детства, институтские сокурсники могут давно забыть о Толе Монасюке, да и после разговора о нем с некими незнакомыми людьми тут же о визите этих незнакомцев, скорее всего, и забудут.

Но уж нынешние друзья и дочь – они-то молчать не будут, они немедленно поднимут тревогу и сообщат Монасюку о каком-то странном интересе москвичей.

Нужно было немедленно что-то делать.

– Георгий Валентинович, – к столу подошел Сэм. – Институтские архивы в Барнауле переведены на компьютерные базы данных лишь начиная со студенческого выпуска 1980 года. А все ранешние – на бумаге. Так что нужно ехать в институтский архив и искать личные дела студентов.

– Дайте мне телефон Орешина. Он как чувствовал – уже поехал в институт.