Незримое, или Война в иномирье

Николай перевел его слова, и все сгрудились вокруг Монасюка, потому что он один чувствовал НЕЧТО.

– Ну, место неплохое, – оглядываясь, сказал Анатолий Васильевич. – Сколько времени потребуется, чтобы поставить здесь временный щитовой домик?

– Да как раз столько, сколько нужно нам для обеда, – перевел Николай ответ Клаузиха.

И все они пошли назад, к виднеющимся впереди зданиям.

Двумя часами позже Анатолий, сидя на полу единственной комнаты домика без окон, с одной горящей на потолке электролампочкой, но со стенами из звукоизолирующих материалов, быстро вошел в транс, очистил сознание и принялся мысленно искать центр мозга.

Он не знал, что в этот момент все хитроумные приборы, датчики которых устанавливал во время сборки домика Клаузих лично сам, (причем проверил их, а теперь сидел в лаборатории, следя за экранами дисплеев), все разом вдруг отключились.

Экраны погасли. Ульрих Клаузих, человек и культурный, и в высшей степени сдержанный, выругался нецензурными словами, громко, смачно, да еще и в сердцах плюнул при этом на пол.

Что было совершенно не свойственно ему.

Анатолий, как бы блуждая в темноте, вдруг «зацепился» за что-то, и осознал, что вот он, центр, невидимый, но вполне ощутимый.

Помедлил. Ему было страшно… Но потом он решился и мысленно приказал себе, отчаянно беззвучно выкрикнул: «Я ХОЧУ РАСКРЫТЬСЯ!»

И ничего не произошло. Он приказал себе вновь, потом снова, и вдруг…

Его сознание мгновенное расширилось, как будто вырвалось из клетки, стены которой сжимали его. Ему показалось, что…

Он стремительно расширялся во все стороны, подобно тому, как капля масла, попав на поверхность воды, растекается тончайшей пленкой, его сознание растекалось, распространялось стремительно по Вселенной, но в отличие от масла на воде, не в горизонтальном лишь направлении, а одновременно во все стороны…

Словами он бы не смог этого описать.

Перед его мысленным взором проносились звезды, которые складывались в Галактики, системы Галактик, Вселенные… Одна, вторая, пятая, десятая… Конца и края не было пространству, которое состояло из Проматерии. И это не были сгустки Протовещества, которые он мог определить в привычных терминах и словах – это было НЕЧТО, СОВЕРШЕННО ЧУЖДОЕ РАЗУМУ ЧЕЛОВЕКА…

А распространение Монасюка в ИНОМИРЬЕ продолжалось, долго не было ничего – и вдруг вновь возник Свет, в котором иногда медленно, иногда быстро перемещались, сливались и разделялись темные сгустки, и в этот момент он понял, что достиг одного из центров, где формируется СУЩЕЕ…

Анатолий не знал, как сумел выйти из Прапространства, не знал и того, что пока он был в мире Проматерии, в Гималаях, по линии той границы, где уже были странные изменения внутри горного массива, вновь обозначилось дрожание, вновь птицы и звери понеслись вдоль этой незримой границы, не имея возможности ее пересечь.

Не мог знать Монасюк, мокрый от пота, который лежал на полу, обессилевший и абсолютно лишенный каких-либо мыслей, что в тот момент, когда он вышел из Прапространства, прекратился и гималайский катаклизм, и все живое вернулось там к обычной жизни.

Словно и не было там, в горах, только что чего-то необычного.

«Нет, нужно осторожно действовать, наощупь,» – думал, постепенно приходя в себя, Монасюк.

Он с трудом встал и на подрагивающих ногах, цепляясь за дверной проем, вышел в солнечный день.

Николай, который полулежал на траве невдалеке, увидев патрона в таком состоянии, вскочил на ноги и, подбежав, подставил плечо.

Так, вдвоем, они и пошли. Вперед, к виднеющимся зданиям, от которых им навстречу спешили люди.

«Вольво», мягко покачиваясь, нес Анатолия в наступающих сумерках вперед, к зареву города, к его новому дому.

Обессиленный Монасюк дремал. Николай, включил очень тихо медленную музыку, молчал, пошевеливая рулевое колесо. Он давал отдохнуть своему шефу.

Но если Анатолий Васильевич в полудреме и предвкушал ожидающую его наполненную водой теплую ванну, затем хрустящие простыни постели, то он ошибался.

Сразу же в фойе, открыв дверь, его шепотом встретил Лихтштейнер:

– Вас ждут, господин Анатоль. Господин Осиновский…