Незримые

Вернувшись на остров, он с глазу на глаз поговорил с Марией и на следующий день стал копать на берегу ямы под столбы. С Мартином он не советовался. И копал не возле Лофотенской скалы. Столбы он решил вкопать напротив берега, в заливе. Они станут основой огромного лодочного сарая, который будет стоять на сваях, чтобы с суши заходить в него по мостику наподобие того, по какому поднимаются на сеновал, а с западной стороны задумана большая дверь, выступ и лестница вниз, к полосе прилива, чтобы во время прилива к ней причаливали маленькие лодки. Но это лишь половина мечты, видит старик, похоже, на мечту целиком у сына смелости не хватило, а может, как обычно, денег?

В июне шел дождь. Ночью и днем. Май выдался сухим, а сейчас колодец снова наполнился, а с ним и лужи, и исполиновы котлы, откуда пьют животные. Бочаги в болотах, откуда они последние годы вырезали торф, заполнились до краев, превратившись в квадратные коричневые озера, и приходится следить, чтобы животные в них не провалились.

И никакого сенокоса не предвиделось.

Но в середине июля ветер подул с востока, небо прояснилось, земля осушилась, коричневые болотистые озерца высохли и покрылись черной, потрескавшейся коркой. Половину сена они успели убрать. Но потом опять зарядил дождь и уже не прекращался. Оставшееся сено пропало. Зато в начале сентября новый лодочный сарай готов. Но ни снасти, ни инструменты туда не складывают – они лежат снаружи, а в сарае ставят пять коек, застеленных новым сеном и бельем, у окна – стол, два стула и скамья.

Спустя три дня к острову причаливает принадлежащая фактории грузовая лодка с пятью шведскими каменщиками на борту. С родины они шли пешком, по полям, через горы, три недели добирались, и каждый тащил рюкзак с провиантом и инструментами. Летом они работали в фактории, а сейчас перебрались сюда, и они рукастые.

Они взрывают скалу, добывают камень и укладывают его по тому же принципу, по которому Ханс строил колодец. Всего за неделю они поднялись над полосой прилива и дальше работали уже в сухой одежде, осень стояла сухая и теплая, долго оставалась разноцветной, теплый влажный ветер гладил людей и животных. В бабье лето они сумели спасти немного уцелевшего сена, и целую неделю все семейство убирало его на болотах по окрестным островкам и каждый вечер сено переправляли в лодке домой, укладывали на сушила к югу от дома, а после переносили на сеновал, сено было зеленое, зато сухое.

А шведы поднялись еще на метр.

Вот только едят они как не в себя. Хлеб с ревеневым вареньем, что пекут и варят Мария и Барбру. В воскресенье их и кофе угощают, и маслом. И каждый день Мария варит рыбу и готовит прошлогоднюю картошку, освобождая погреб. Впервые с тех пор, как она поселилась на этом острове, у нее выдалась возможность полностью его отчистить. Она и моет, и скребет, находит три мышиных норы, Ханс заделывает их цементом. Разрушенную морозом стену они чинят. На разрушенную морозом крышу кладут свежий торф и делают новые ямы для картофеля, а прошлогоднюю картошку всю вытаскивают. Шведы же тем временем поднимаются еще на метр. Теперь вопрос лишь в том, какой будет пристань – деревянной или каменной.

Все имеющиеся у Ханса материалы и даже больше ушли на сарай, в котором спят гости, поэтому пристань тоже будет каменной.

Пристань получилась загляденье. В тот день, когда Ханс в первый раз прошелся по ней, у него слезы на глаза навернулись: ровная и прочная мозаика из красного гранита всех оттенков острова, церковный пол, где швы из белого ракушечника. С внешней стороны – восемь скрепленных болтами и вырастающих из моря столбов, три из которых почти на метр торчат над пристанью, чтобы лодкам было к чему швартоваться. Теперь они хоть пароход готовы принять. И удержать двумя шпрингами. А вот знаменитый лофотенский лодочный сарай выглядит теперь таким жалким, смахивает на туалет, серый, да и стоит там ни к селу, ни к городу. Ханс уже придумал, что дальше делать, но это в будущем году.

Чужаки на острове – это непривычно. Вместе с ними местное население удвоилось. И уже в первую неделю Барбру пришлось оттаскивать от стройплощадки.

– Хочу любиться! – вопит она, и Мария зажимает Ингрид уши, потому что золовка ее «слегка не в уме».