Незримые

Мария обозвала его дурнем и попросила подвинуться. Остальные забрались в лодку, а Ларса укутали в плед. По пути домой Ингрид спросила, что не так с могильным камнем бабушки, но ответа не последовало. Она повторила вопрос. Мария спросила, чего она прицепилась. Однако Ингрид не сдавалась. Мария сказала, что не знает, со своей свекровью она так и не познакомилась, пускай спросит отца. Ингрид спросила отца. Тот улыбнулся и сказал, что это красивое стихотворение и что ее бабушка знала, что делает. Ингрид кивнула и перевела взгляд с матери на деда, который сидел спереди, повернувшись к ним спиной и уставившись на собственные руки.

Когда они причалили возле лодочного сарая, Мартин спросил, какого лешего им тут понадобилась такая здоровенная пристань, у них всего-то два ялика да две плоскодонки.

Мария покачала головой.

Ханс ничего не сказал. Барбру подняла Ларса и пощекотала его. Мартин побрел к дому, и Ингрид поймала себя на том, что жалеет его. Чувство это было совсем для нее новым, Ингрид понятия не имела, откуда оно взялось. На следующий день оно исчезло. Но потом возникло снова, в момент, полный совершенно иных впечатлений, оно снова охватило ее, то самое чувство: возвращение домой из церкви, взмахи веслами, лица. Однако Ингрид так к нему и не привыкла и никогда никому не рассказывала.

Глава 28

Ингрид сидит в большом классе, в школе на Хавстейне, за партой, сжав колени, и смотрит в окно, где за шероховатым стеклом медленно исчезает низкое февральское солнце. Ингрид знает, что все написала верно. Она знает, что каждая буква у нее правильная. От печки ей тепло, она знает, что ее варежки сушатся рядом с варежками других детей, что в коридоре висит ее одежда и одежда всех остальных. Она – одна из других. Она – с одного острова, а все остальные – с других. Они вместе. Она больше не смеется, когда нельзя, волосы у нее заплетены. Она смотрит на учителя Улая, пока тот, почувствовав ее взгляд, не поднимает глаза.

Но он ничего не говорит. Они ждут. Ждут остальных, тех, кто еще не написал. Потом он – шепотом, через три склоненных головы – спрашивает, закончила ли она. Ингрид кивает. Он тоже кивает и опять записывает что-то в журнале, а Ингрид опять смотрит в окно, где солнце, исчезнув, рисует на начищенном песком полу черный треугольник – парус лодки, которая, проплывая по классу, уводит с собой день, и вскоре немой Габриэль, самый старший тут, принесет лампы, сегодня суббота и Ингрид возвращается домой.

Но сегодня она впервые не тоскует по дому.

Ингрид поднимает крышку парты и, не попросив разрешения, встает, подходит к учительскому столу, кладет грифельную доску перед учителем Улаем и, заметив его удивленный взгляд, тем не менее отворачивается, берет одежду и сапоги, подхватывает свой маленький рюкзачок и выходит, опять не спросившись и не удостоив учителя и взглядом.

Она выходит в коридор, одевается и выходит на мороз. Десять минут – Ингрид смотрит на большие настенные часы – осталось до окончания уроков, и Ингрид спускается к гавани, где дедушка разговаривает с двумя другими стариками и они над чем-то смеются. Она впервые не тоскует по дому. Она впервые не боится. Ей девять лет. И она замечает, что с посторонними дедушка другой, не такой, каким бывает с родными. А ведь и она сама такая же, думает Ингрид.

Улыбаясь, она останавливается перед дедушкой. Своей большой рукой он гладит ее по щеке, опускает руку и, как ни в чем не бывало, продолжает разговор, а Ингрид спускается к ялику и садится на среднюю скамейку. Мартин не спешит, он занят разговором.

Ингрид поднимается, отвязывает канат и, сев на весла, принимается грести и успевает уйти довольно далеко от пристани, прежде чем дедушка обнаруживает это. Он бегает туда-сюда по берегу и кричит. Он машет руками и вопит, чтобы она вернулась за ним. Но она не возвращается. Ингрид гребет. На море штиль, море поблескивает, островки белые с черной каймой, вода зеленая. Она налегает на весла, движения у нее размеренные и сильные, как у матери, и она преодолела уже полпути до дома, когда ее нагоняет незнакомая лодка с двумя гребцами и в ялик прыгает дедушка, не знающий, браниться ему или смеяться, Ингрид понимает это, глядя на него, на старика, которого она знает лучше кого бы то ни было. Он заявляет, что теперь, черт бы все побрал, пускай она сама и гребет до дома, а сам он сядет на скамейку и знай себе курить будет.

Глава 29