Незримые

Ингрид встала и огляделась, но Сюсанну не увидела. Она бросилась на поиски, однако девочку не нашла. Ингрид заметалась – бросилась к северному берегу, к южному, словно лошадь взаперти. Она принялась кричать, запыхалась, кричала так, что желудок подкатил к горлу и Ингрид забыла, кто она и что делает. Сюсанну она нашла на южном берегу – малышка сидела на песке, возле плота и собирала ракушки. Она подняла белую, как снег, ракушку, похожую на букву «О», а размером больше двух детских кулаков, совсем круглую.

Ингрид поняла, что стала матерью.

Чувство это было ужасным.

Она собрала ракушки в фартук и повела Сюсанну домой, близилось время дойки. Ингрид стала рассказывать, как в детстве думала, будто ракушки это деньги, потому что нет на острове ничего совершеннее ракушек. Она тогда собирала кучи ракушек и раскладывала их по подоконникам в доме и хлеву, пока мама однажды не сказала, что лучше бы ей подыскать подходящее место и закопать эти сокровища. И сейчас Ингрид позвала Сюсанну отыскать тот спрятанный клад. Наверное, этой зимой Сюсанне исполнилось четыре, подумала вдруг Ингрид и спохватилась, что даже не знает, когда у детей дни рождения. Думая о Сюсанне, и днях рождения, и спрятанном сокровище, которое никак не получалось отыскать, Ингрид не думала о другом, и остров снова был таким, каким ему полагается.

Все меняется на острове, когда там остаются только дети. Да еще Барбру. Но Барбру так и не повзрослела. Впрочем, все не так. Вот Ингрид – ребенок ли она? Нет, она уже десять лет как взрослая. А Ларс с самого рождения взрослый. Они – трое взрослых и двое детей. Овцы у них принесли пятнадцать ягнят, и закопали они только одного, черного, у его матери не было молока, а второго ее ягненка стали выкармливать из бутылки. Еще у них родилось три теленка, их приняла Барбру. Ингрид говорит, что надо снова осушать болота на Йесёе, работа, которую начал Ханс. Однако Ларс помнит тишину, повисшую между ним и дядей, когда они возвращались оттуда, он смотрит на море, как Ханс, и Феликс тоже туда смотрит: а когда они, собственно, начнут переносить камни с развалин в Карвике на противоположный берег острова и складывать мол к югу от шведской пристани?

Ингрид не слышит.

Они распахивают старую картофельную грядку, вместо лошади в плуг впрягается Барбру, иногда вдвоем с Ларсом. Но морковь у них все равно не растет: они не знают, как ее выращивать. Они моют снасти и чинят гагачьи домики. До осушения болота на Йесёе руки у них все не доходят, они ума не приложат, когда же этим заняться. Ингрид с Сюсанной собирают яйца, опускают в воду, проверяя на свежесть, складывают в большие и маленькие бочки и закапывают в мокрый песок. Ингрид дает Сюсанне два комочка гагачьего пуха и показывает, в чем разница между чем-то просто приятным и чудом Божьим. Тем временем Ларс с Феликсом режут торф, пока от усталости и скуки не валятся с ног. Ларс говорит, что другую такую проклятущую работенку еще поискать. Им жарко и сыро, хоть они и сидят в прохладной яме, а со стороны можно подумать, будто они уголь добывают, или их застает в этой яме дождь, и тогда они мокрые и вымазанные глиной орудуют в ней старыми инструментами Ханса и кидают куски торфа наверх, в траву, вот только поставить их сушиться некому, и для этого Ларсу с Феликсом самим приходится время от времени вылезать из ямы.

Заслышав «Болиндер» Паулуса, они кладут инструменты, вылезают из ямы и идут к пристани, одновременно с ними Ингрид с Барбру и Сюсанной выходят из дома, поэтому к пристани они подходят все вместе и видят на палубе, рядом с двумя пустыми молочными бидонами, двух дам, одетых в пальто и платья. Одну они узнают – это пасторша Карен Луисе Малмберге, как обычно, озаряющая северный день своим удивительным светом. А вот вторую они не узнают, это Мария Хелена Баррёй, она вернулась из больницы, волосы у нее пепельно-седые и кожа словно у покойника в могиле, будто бы никогда солнца не видела.

Но хоть они ее и не узнают, зато она узнает всех, и Феликса с Сюсанной тоже, а уж они ее совсем не помнят. Мария медленно поднимается на пристань, и, едва улыбнувшись, кладет руки им на головы, и с той же выцветшей улыбкой смотрит на Ингрид, когда та начинает всхлипывать, она уже навсегда похоронила мать вместе с отцом. Возиться с тележкой и бидонами достается Барбру.

Паулус тоже поднимается на причал. Он спрашивает, досохла ли рыба на сушилах – он готов дать за нее почти столько же, что и в фактории.

– А чего не столько же? – спрашивает Ларс.

– Перевозка, – отвечает Паулус.

– Так за бензин-то ты не сам платишь, – возражает Ларс.

Паулус говорит, что да, тут он, может, и прав.

– А рыба-то у тебя первого сорта?

– Да, – отвечает Ларс.

Паулус говорит, что решать будут торговцы. Ларс поглядывает на Марию, которую не узнать, и всхлипывающую Ингрид, вокруг Марии словно нимб сияет, и никто не решается до нее дотронуться, но затем Ингрид берет ее за руку и ведет к дому, а все остальные тянутся следом, и Ларс слышит, как Карен Луисе Малмберге говорит Феликсу, что «надо же, совсем потемнел».

– Где ж ты так почернел-то?