Незримый фронт

Я решил обратиться за помощью к Хрипунову, чтобы вместе с ним разгадать характер Дмитриева. Хрипунов стал приглядываться к Дмитриеву и заметил, что при наступлении немцев тот заметно оживлялся, настроение улучшалось, а при успешных боях наших войск он становился хмурым.

После боев под Калисантупкой настроение в полку было приподнятое. Каждый старался использовать короткую передышку: написать письмо родным и близким, привести в порядок обмундирование и боевое оружие, отдохнуть.

Хрипунов устроил в селе баню и пригласил попариться в ней старшего сержанта Дмитриева. Тот охотно согласился.

После бани оба пошли в санчасть полка к медицинский сестре «Блестящей». Кем-то данное это прозвище крепко прикипело к Марусе, и теперь ее иначе никто в полку и не называл.

— Пришли, Маруся, «наведаться», — сказал Хрипунов. — Только что помылись в баньке и к тебе… подлечиться.

Маруся хорошо поняла своих «пациентов».

— Сколько можете выпить? — полушутя спросила она.

— При хорошей закуске, за чужой счет да на вольном воздухе лично я могу пить до бесконечности, — неожиданно и многословно пошутил Дмитриев.

Маруся внимательно посмотрела на него, но спирта не пожалела.

От выпитого «дружки» быстро захмелели. И Дмитриев вдруг разговорился, стал рассказывать о своей жизни до войны. Говорил много, туманно, ударялся в философию. О войне же сказал так: «На войне одни наживаются, другие из-за нее прощаются с жизнью. Одни завоевывают славу, другие — позор. Война, брат, такая штука, которая не прощает малейшего твоего просчета. Вот я, например, раньше твердо надеялся на победу немцев. В 1941 году сдался в плен, затем опять перебрался к своим, но, видать, просчитался…»

Хрипунов не удержался, начал задавать вопросы: где и с кем сдавался в плен, как назад вернулся. Дмитриев осекся: понял, что сболтнул лишнее и, притворившись совсем пьяным, стал молоть что-то вовсе несуразное.

Вместе с начальником особого отдела дивизии подполковником Компанейцем мы обсудили поведение Дмитриева и приняли предупредительные меры. Дмитриев, по имевшимся в штабе полка документам, числился уроженцем одного из сел Брянской области, откуда и был призван в Советскую Армию. Поискали односельчан Дмитриева. К счастью, во всей дивизии одного обнаружили. Веремейчик, подружившись с Хрипуновым, вскоре познакомился и с Дмитриевым. И выяснил, что Дмитриев не знает ни одного человека из села, уроженцем которого числился.

Мы запросили территориальные органы НКГБ и особые отделы. Все ответы были отрицательными. Никто из старожилов села, где будто родился и вырос Дмитриев, не опознал его по фотокарточке.

Зато из Главного управления контрразведки «Смерш» нам немедленно сообщили, что Дмитриев является агентом немецкой разведки и его настоящая фамилия — Кондратенко. Находясь в плену, Кондратенко-Дмитриев был завербован немцами, окончил разведывательную школу. Потом немцы специально слегка подстрелили его и раненого забросили в наш тыл. Пролежав недолго в госпитале, Кондратенко-Дмитриев направился в действующую армию.

Проверка шла своим чередом, а той порой мы не спускали глаз с Дмитриева, надеясь установить его связных. Но дни шли, а связные не обнаруживали себя. Дальше оставлять его в полку не имело смысла. Мы арестовали вражеского лазутчика и отправили его в штаб фронта, а оттуда уж он был переправлен в Москву.

Штаб действующего подразделения всегда привлекает внимание противника. Поэтому ничего удивительного нет в том, что гитлеровцы не оставляли попыток засылать к нам своих агентов на протяжении всей войны. Потому и были постоянно начеку мы, работники особых отделов. Ротозей на войне всегда проигрывает, это ясно.

…Ну так вот, вспомнился мне еще один случай, связанный со штабом полка. Было это уже осенью 1944 года. Пытаясь задержать наступление советских войск в районе Перемышля, гитлеровцы предприняли несколько сильных контратак. Шли жестокие бои за каждую деревню, за крохотный поселок. Иногда немцам удавалось оттеснить наши передовые части.

Полк, которым теперь уже командовал гвардии подполковник Маградзе, после упорных боев, оставив одну деревню вблизи Перемышля, отступил по приказу на двадцать пять километров и развернул боевые порядки на окраине хутора, находившегося в сосновом бору.

Рано утром на второй день после отступления в одном из домов я встретил двух молодых женщин, одетых по-городскому. Я поинтересовался, кто они и откуда. Одна из них, очень красивая блондинка лет двадцати двух — двадцати трех, назвалась Любой, а вторая — тоже очень молодая женщина с грудным ребенком — Верой.

Они жители города Житомира, уходят в тыл вместе с отступающими нашими частями — так они ответили на мой вопрос.

Люба рассказала, что в пути ее ранило в ноги, и попросила меня посодействовать ей в получении медицинской помощи. Я поручил своему ординарцу старшине Бондаренко Александру Петровичу проводить Любу в санчасть полка. Позже Бондаренко мне доложил, что Люба действительно ранена в ноги.