— В Москве состоял негласно в штате, получал жалованье непосредственно в первом отделе — немецком, созданном в 1940 году. У Николая Кузнецова даже должность была единственная в советской спецслужбе — особо засекреченный спецагент НКВД с окладом содержания по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата. И окладом довольно большим. Все видели, что он активно общается с иностранцами. Было столько доносов. Куча доносов! Читал я их. Ну, скажу я вам, и писали. Самый активный — сосед по его коммунальной квартире писал: иностранцев водит и вообще.
—
— Должны были бы, по идее. Но из-за некоторой неразберихи взяла Кузнецова в разработку и наша контрразведка, установила за ним слежку. Даже клички ему давали: одна «Атлет» — за мускулистую фигуру, другая «Франт» — за элегантную одежду. Я видел эти доносы, подписанные двумя разными людьми из наружки — «Кэт» и «Надежда».
—
— Совсем не обязательно. Женскими именами прикрывались и агенты-мужчины. Но Кузнецова могли рано или поздно взять.
—
— Никогда. Это было бы для него еще опаснее. Разведчик не имел права назвать свои связи даже соседу по кабинету. Но попали сводки о поведении Руди Шмидта на стол наркому НКГБ Меркулову. И тот оказался перед дилеммой — арестовывать собственного спецагента или отдать приказ наружке — на «Атлета» не реагировать. Раскрытие агента в планы ГБ не входило. И Меркулов нашел верное решение, начертав на служебке: «Обратить внимание на Шмидта». Что на понятном для контрразведки языке означало: не трогать, не арестовывать, бесед не проводить, но наблюдение продолжать. Так что Кузнецов был кошкой, которая гуляла сама по себе. Иначе — опасно. Могли, вполне могли прихватить. Так, известного в определенных сферах Ковальского, который завербовал в Париже генерала Скоблина, свои же и расстреляли. Хотя и говорил, клялся им, кто он. Было это на Украине, а его искал Центр, утративший с ним связь. Кузнецов же из-под наблюдений уходил. Делал свое дело. Вербовал немцев. Добывал секретные документы. Его задача в контрразведке заключалась в том, чтобы на него клюнули иностранцы, в первую очередь агенты немецкой разведки. И генерал Райхман подтверждал: «Мы его ничему не учили». А Кузнецов купил фотоаппарат и быстренько переснимал передаваемые ему агентами документы — сам научился фотографировать. И вождение машины тоже освоил сам. Тогда было не до учебы в какой-нибудь разведшколе. К тому времени Кузнецова дважды исключали из комсомола: сначала за то, что его отец якобы кулак, да еще из бывших, — вранье! Была у Кузнецова и судимость, и еще через несколько лет, когда уже трудился в органах, был новый арест. Не до высшего образования — не дали ему даже техникум закончить.
—
— Когда его, как «сына кулака», выгнали из комсомола, то и из техникума отчислили за семестр до окончания. До конца учебы оставалось всего ничего, а ему дали лишь справку, что прослушал курсы. И девятнадцатилетний Кузнецов от греха подальше рванул, по совету своего товарища, в Коми-Пермяцкий округ. Куда уж дальше. Служил там лесничим, а кто-то из его прямого начальства проворовался. Кузнецов об этом сам и сообщил в милицию. А ему — за компанию — дали год условно, и снова исключили из комсомола.
—
— Так обычно и бывает. А с Кузнецовым, к моему удивлению, история несколько иная. Однажды в Коми Кузнецов лихо отбился от напавших на него бандитов. И попал в поле зрения оперуполномоченного Овчинникова. Коми- пермяк по национальности, тот вдруг обнаружил, что недавно приехавший сюда молодой русский не только храбр и силен, но и говорит, причем свободно, на его родном языке. Это Овчинников завербовал Кузнецова, быстро поняв, что случайно попал на самородка… А потом, в Коми, Михаил Иванович Журавлев нашел силы — оторвал такой талант от себя, отдал москвичам. А мог бы Кузнецов до конца дней трудиться в своем далеко.
—