Незваные гости

Голова Марты неподвижно лежала посредине подушки, как голова трупа. Белизна подушки подчеркивала желтизну лба, резко чернели брови и пряди волос. Плотные, прямые плечи под ночной рубашкой, на которой сохранились все заглаженные складочки, подчеркивавшие безжизненность тела… высокая, наверное, забинтованная грудь. Постель была не широкая, но стояла она посередине комнаты, а пустая розовая колыбель была отодвинута к розовой гладкой стене. Все в этой комнате было розовое и гладкое, и на блестящих стенах еще лежал отблеск уходящего дня небесно-розового цвета. Это была роскошная клиника, где принимали во внимание влияние окраски стен на настроение больных. Полная тишина, свежий воздух… И однако по руке Марты ползала муха, черная, неторопливая муха. Рука была неподвижна…

– Она умерла! – пробормотала Ольга.

– Нет, мадам, она выжила…

Белая монахиня склонила свой чепец над кроватью, муха улетела.

– Мадам, – прошептала монахиня, – ваша подруга…

Марта не шевельнулась. Монахиня направилась к двери, под ее длинной до земли юбкой не видно было ног, казалось, она скользит по блестящему полу на роликах. Хорошо смазанная дверь бесшумно закрылась. Ольга услышала тиканье часов. «Товарищ…» – сказала она тихонько, осторожно первое, что ей пришло в голову. Только это могла она противопоставить князю и тому несчастью, которое было сейчас распростерто перед ней. Наудачу… Марта открыла глаза, большие мутные глаза больной собаки. Они смотрели на Ольгу. Бескровные губы зашевелились:

– Неужели правда? – сказала она. – Неужели обо мне вспомнили?

Значит, Ольга правильно начала. Она медленно подошла к Марте, как подходят к птице, которую боятся спугнуть. Со стороны нельзя было заметить, как она боялась этого больного незнакомого тела, мертвенно-бледного, полного злого несчастья. Ольга опять заговорила наудачу:

– Я пришла, как только это стало возможно, товарищ Марта.

– Вас не пускали?

– Нет, но вы были очень больны.

Ольга тихонько протянула руку и положила ее на руку Марты; рука была холодная. Муха опять взлетела и села на лоб Марты.

– Он меня мучает… – сказала Марта, и вдруг слезы застлали ее глаза, перелились через край и потекли, как теплый дождь, по щекам, ушам, шее… Она подняла свои бледные руки, сложила их на груди. – А я, я его люблю… и это ужасно, ужасно! – Марта оперлась на локти, как на костыли, отчего плечи у нее стали квадратными, и отделилась от подушки… – Он мне не позволил родить без боли, потому что этот способ придумали «там». Он говорит, что это против библейского завета. Он хочет отнять у меня ребенка и отдать своим приемным родителям… чтобы они воспитали его так сурово, как он сам был воспитан, без глупостей… витаминов… гигиены… Он говорит, что вырастит воина для царя. Он хочет оградить его от моего пагубного влияния. Он ругает меня, называет уличной девкой… Он говорит, что я ходила в ячейку, чтобы принимать участие в оргиях, которые там происходят… он грозил, что придет туда за мной со своими приятелями… Скажите товарищам, что поэтому я и перестала ходить в ячейку: они бы пришли, они бы наверняка пришли… с дубинками и бомбами! Он говорит, что я несчастная дура, единственная коммунистка, которой ничего не платят… все остальные – жиды и иностранцы – наживаются на этом… Дубинки и бомбы… я представляла себе, как все взорвется, взлетит… и избиение… Я представляла себе Полетту, Рожэ, одного за другим… Федя и его друзья силачи, они очень, очень сильные… Они хорошо питаются, они спортсмены… Из-за меня они стали бы бить моих товарищей… из-за меня…

Марта говорила, говорила, захлебываясь, кашляя и хрипя, как кран, когда воды в водопроводе не было и вдруг ее снова пустили. Она говорила, говорила… На лбу у нее выступили капли пота, глаза остекленели и блуждали из стороны в сторону, ни на чем не останавливаясь.

– Я коммунистка, – бормотала она, – и всегда буду коммунисткой. Я умру коммунисткой… Как Пьеро, которого расстреляли на лужайке, как другие… Они не отреклись… Когда он меня истязает, я думаю о Пьеро, о том, что он вынес… Я тоже коммунистка! Коммунисты правы… – Марта села на кровати, вскинула руки над головой. – Я не умею спорить… – Она снова упала на подушки. – Товарищ, – сказала она нормальным, спокойным голосом, – я не умею доказывать… Я знаю, знаю, знаю, что коммунисты правы, но он приходит с газетами, он доказывает мне черным по белому… Я дура, я не умею спорить… Но я знаю, знаю, знаю, что коммунисты правы! Я коммунистка и останусь коммунисткой. За это я умру… я умру коммунисткой…

Марта отвернулась, и Ольга увидела ее правильный молодой профиль, маленькое бледное ухо, выглядывавшее из-под волос, обтекавших его чернильной волной. Она говорила теперь жалобным тонким голоском: