Незваный гость

— Что ж, не скрываются совсем? Соломон, за такие дела на каторгу в Берендии отправляют, за черное колдунство.

— Не знаю, Геля, как оно в Вольске твоем, или, положим, в столицах, а у нас законы посконные и уклад старинный. Начальство далеко, Бог еще подальше.

— Ай, дядя Моня, — махнула я рукой, — не начинай, закон для всех один быть должен. Точка. Законами наша империя держится.

— Большая она у нас, Берендия, за всею не уследишь.

Начинать политический диспут не хотелось, пустое, не ко времени.

— Хорошо, — подлила я себе чаю, — сами по себе живете, исконно да посконно. У кого палка, тот и нрав.

— А палка у того, кто деньгами ворочает, они здесь власть.

— Положим. И кто же из ваших толстосумов мог заказать обряд на смерть для пристава покойного? Кому он мешал?

— Не с той стороны кусаешь! — сказал гнум резко, я даже на ватрушку в своей руке уставилась удивленно, пока не поняла, что он о другом. — Блохин был чародей, на таких порча не липнет.

— Это, Соломон, от многих подробностей зависит, насколько силен был сам Степан Фомич, да кто против него колдовал и какие при том подручные амулеты использовал.

— Тебе видней, — вздохнул Ливончик.

Я откусила ватрушку, запила чаем.

— Но ты, дядюшка, тоже прав во многом, чародейские силы избранника своего от многого защитить могут.

— Эх, жаль, что ты сама не чародейка!

— Нисколько, — уверенно возразила я. — Преступления люди совершают, чародеи, ведьмы или колдуны черные, все равно суть человеки, и движут ими мотивы вполне понятные. Смертный обряд? Перфектно. Для начала следует выяснить, кто его совершал, от исполнителя ниточка потянется к заказчику, за нее дернуть — и готово дело.

— Арест произведешь?

— Всенепременно.

— Даже если пристав не от заговора помер?

— Угу… — Я вытерла рот салфеткой. — Заговоры на смерть в империи строжайше запрещены, вина на заказчике и исполнителях, на первом большая, но это уже суд разберется. Если причина смерти Блохина в другом, убийцу я тоже раскрою. Ты расскажи мне лучше, кому Степан Фомич дорожку мог заступить из ваших толстосумов?

Крыжовенем, как я и предполагала, владели купцы, даже один купец, старый мой знакомый Гаврила Степанович Бобруйский. В явных контрах они с приставом замечены не были, более того, Блохин был допущен в дом.

— Белокаменные хоромы на Гильдейской улице, сразу узнаешь. Поговаривают, купец отчаянно старается старшенькую свою, Марию Гавриловну, с рук сбыть, вот и привечает господ холостых.

— Сколько лет старшенькой?

— Да уж немало, и лицом чисто папенька, так что с женихами негусто. У Аннушки, младшенькой, от женихов отбоя нет, хорошенькая как картинка, приветливая такая щебетунья. Да я сейчас тебе на карточках всех покажу, я же каждый год, почитай, на Пасху и Рождество их запечатлеваю.

Гнум порылся на полке, достал пухлый альбом, а из него черно-белый глянцевый лист.

— Это последняя карточка пасхальная, Рождество Бобруйские на водах встречали, наверное, там фотографов наняли.

Нарядно одетые женщины числом три стояли перед холщовым задником с античными колоннами. Нинель Феофановна в центре, дочери по сторонам от нее. Бальное платье с кружевным воротом и длинным шлейфом шло купчихе чрезвычайно, шлейф она придерживала изящной рукой в белой перчатке, в фотографическую камеру смотрела с кокетливой улыбкой. Худощавая большеглазая блондинка, холеная, моложавая. Младшая дочь, тоже светловолосая, но пухленькая, на плечах и щеках ямочки, изображала балетное па, отставив в сторону ножку в атласной туфельке. Мария же Гавриловна стояла ровно, как на плацу, опустив руки вдоль приземистого тела. Было ей около тридцати, и кроме общей корпулентности, от папеньки достался ей раздвоенный на кончике толстый нос и цепкие, узко посаженные глаза, сейчас угрюмо смотрящие прямо перед собою.

— Они, что ли, неродные? — спросила я Ливончика.

— Мария у Гаврилы Степановича от первого брака, — кивнул гнум.

— Значит, падчерица. А Бобруйский вдовец. Небось из столицы себе новую супругу привез?

Мне стало жалко некрасивую Машеньку, тяжко небось с эдакими нимфами проживать каждодневно. Батя красавиц своих любит да обихаживает, а тебе только замуж и осталось, чтоб идиллии семейной не мешать.

— Да нет, — удивился гнум, — нашенская Нинель Феофановна, из старинного купеческого рода Калачевых.

— Д. Ф. Калачев — купец первой гильдии, меценат ваш знаменитый? — припомнила читанное в поезде.

— Дормидонт Феоктистович, — кивнул Ливончик. — А Нинель, стало быть, внучка единственная, дитятко с младенчества залюбленное. Феофан-то, сын, с женою вместе от черной хвори сгинул, Калачеву девочку оставил. Ну и знаешь, как бывает: дед только что пылинки с кровинушки не сдувал, любые капризы исполнял моментально.

— Так она богатая невеста была?