Незваный гость. Поединок

— Человек не в своем уме, разве можно ему верить! — говорит Шомрин.

Я уже глядел на Шомрина, как на своего врага, а вместе с тем я должен был быть беспристрастным и объективным. Человек говорил неправду, увертывался от ответов на прямые вопросы. На что надеялся он? На помощь с небес? Я не думал, что Шомрин верит в бога так фанатично, как, может быть, Сарра Бржесская, неграмотная и забитая женщина. Но как он опутал Симу? Все же она в школе училась, ее не сравнишь с Бржесской. Сима казалась загадкой. Как-то не верилось, что она могла думать о загробной жизни. Какой же страшный у нее должен быть разлад с действительностью! Какая же нужна сила, чтобы вселить в нее новую веру — веру в человека, в жизнь...

Еще одна загадка

Арест человека! Что может быть ответственнее этого? Я вылетел к Леонову, предварительно созвонившись.

— Давайте ваши материалы, — сказал он, когда я вошел к нему в кабинет.

Мы просидели с ним часа два.

— Основание просить санкцию у прокурора на арест и обыск у Шомрина есть, — сказал Леонов, внимательно прочтя все бумаги. — Виновность Шомрина из показаний свидетелей очевидна. Но вы мало сделали для выяснения обстоятельств самого преступления в Березовой балке...

— Организатор его — Шомрин, — перебил я Леонова.

— Это предстоит доказать, одного убеждения мало.

На другой день я вернулся в Белогорск и тут же, взяв понятых, направился к Шомрину.

Прочитав постановление, Шомрин перекрестился.

— Перед богом я не виновен.

— Вот бы и перед людьми так, — заметил один из понятых, постарше.

Шомрин опустил голову и присел к столу, положив на него руки.

Я приступил к обыску. Шомрин наблюдал за мною исподлобья. Он деланно усмехнулся, когда я взял с телеги канистру и конец веревки. Видимо, он не предполагал еще, какую роль суждено сыграть этим предметам. Однако когда я записал их в протокол, на лице Шомрина появилась тревога. К концу обыска он окончательно потерял самообладание, стал молиться и плакать. Его слезы не трогали ни меня, ни понятых: на столе рядом с другими вещественными доказательствами лежали брошюры реакционного содержания, выпущенные в США, старый, без карточки паспорт на некоего Хмару Иллариона Кузьмича, чулок, набитый десятками. Все это хранилось в тайнике под доскою пола.

Канистру, веревку и снятые после обыска отпечатки пальцев Шомрина увез в тот же день на самолете эксперт-криминалист Хадин. Перед экспертами были поставлены вопросы: не являются ли куски веревки, найденные возле места происшествия в Березовой балке, частью веревки, изъятой при обыске у Шомрина, не является ли там же найденная пробка пробкой от канистры, изъятой у Шомрина, а отпечатки пальцев, снятые с найденной в лесу пробки, — отпечатками его пальцев?

Вызвав после обыска Шомрина на допрос, я не стал задавать ему вопросов ни о канистре, ни о веревке — рано. Я спросил Шомрина о другом.

— Иосиф Васильевич, вчера при обыске у вас был обнаружен в тайнике паспорт на имя Хмары Иллариона Кузьмича. Скажите, кто такой Хмара, и как попал к вам его паспорт?

— Почему не сказать? Скажу, — отозвался Шомрин. — Хмара — это полицай немецкий из села Кабанихи. Он, вражий сын, выдал меня немцам. А когда конвоировал меня в районную полицию, я сбежал. Чтобы не отвечать за меня, Хмара сказал немцам, что застрелил меня при попытке к бегству. Там, в Кабанихе, меня убитым считают.

— Разве с тех пор вы не были там?

— Не пришлось. А родственников там не осталось. Кого немцы перевели, кто на фронте закрыл глаза. Так что один...

На этот раз Шомрин казался мне другим, чем прежде, совсем мирским, непохожим на того пресвитера-мракобеса, которого я ненавидел всем сердцем. Но слова его настораживали.

— За что же вас арестовали немцы?

— Партизанам помогал я. Оружие доставал и относил учительнице.

— Вот как!.. — невольно вырвалось у меня. Это казалось неправдоподобным. — А паспорт Хмары как оказался у вас?

— По пути Хмара зашел в одной деревне к знакомому. Выпили они самогону. Хмара и захрапел с хозяином. Я воспользовался моментом. Вытащил паспорт — да и был таков!..

— А куда карточка с паспорта делась?

— Отвалилась. Давно уже...

— С какой целью вы похитили паспорт у Хмары?

— Скрывался по нему. Меня-то искали...

— Убитого?

Шомрин заморгал глазами, его узловатые руки заерзали по коленям.

— Я ведь того... опосля узнал об этом.

«Странно, — подумал я. — А может быть, Шомрин говорит правду? Чего не случалось в страшные дни немецкой оккупации! Но — пятидесятник?»

— Какую веру вы исповедовали? — спросил я.

Ответил старик не сразу. Подумал, вздохнул:

— Баптистскую...

Что-то тяжело отвечает Шомрин. Конечно, баптист не пятидесятник, хотя разница между ними невелика. Перехожу к выяснению следующих вопросов.

— При обыске у вас обнаружены брошюры реакционного содержания, изданные в США. Где, когда и от кого они получены вами?

Шомрин начинает кашлять. Трет ладонями колени.

— Отвечайте, Шомрин.

— Не помню точно, — тянет он. — Будто кто-то из братьев принес.

Хитрит Шомрин. Растолковываю ему, что так вести себя на допросе нельзя. Он слушает молча.

Спрашиваю дальше: