Незваный гость. Поединок

Санкевич доложил и о делах в отряде Виднова, не скрыв своих подозрений в его нечестности.

— Вот, вот! Этого только и не хватало! — Теперь Кузин окончательно вышел из себя. — Вы задались целью подвести меня, что ли? Нет уж, давайте не фантазировать. Какие у вас факты? Тут и без выдумок хоть в петлю лезь.

Санкевич вдруг рассмеялся.

— До этого далеко. Я вот подсчитал: мы перевыполнили норму процентов на сорок...

Кузин насторожился:

— Вы не шутите?

— Какие шутки, Владимир Яковлевич. Сорок верных!

— Ну, признаюсь, это сюрприз. Я ждал, что мы едва дотянем до нормы. У нас были такие простои.

Кузин опустился на стул рядом с Санкевичем и вдруг утратил всю ершистость, которая всегда отталкивала от него людей. Теперь он уже спокойно стал вводить своего помощника в курс последних событий и вестей из треста, словно он несколько минут назад вовсе и не распекал Санкевича. А Санкевич, забыв обиду, старался не проронить ни одного слова из того, что говорил Кузин. Сто сорок процентов их помирили сразу.

Незаметно стемнело, стало легче дышать. Кузин распахнул все окна, и в комнате тотчас запахло кизяковым дымком — в поселке готовили ужин.

Вновь переключились на продвижение отрядов, теперь уже вместе, и придирчиво подсчитали процент выполнения. Оказалось 135.

— Неплохо! Идите отдыхать, Валерьян Иванович! — сказал примирительно Кузин. — Завтра дадим телеграмму Славину...

Крупный разговор с Кузиным, перенапряжение на этот раз не прошли для Санкевича бесследно: ночью у него начался приступ стенокардии, он свалил Санкевича в постель и продержал целую неделю.

Тайник или...

Мамбетов сделал порядочный крюк, чтобы сбить Санкевича с толку. Он поднялся на вершину Жаксы-Тау с противоположной стороны, не видной Санкевичу с дороги. Зачем ему выдавать свою заинтересованность всем, что он услышал от Санкевича, а особенно записками? Кто знает, во что это выльется! Сколько приходится перебирать разных обстоятельств, совпадений, версий, пока остановишься на чем-либо одном. И это одно часто бывает вовсе не тем, чем кажется.

Мамбетов уже подходил к пирамиде. Своего иноходца он оставил в расщелинке, чтоб тот не маячил вверху. Какой простор открывался с вершины Жаксы-Тау! Посмотри же, Мамбетов, как прекрасна твоя степь! Во-он видишь, кто-то оставил серебряную тарелку между марами — это ведь озеро. А на берегу стоит твой поселок, затянувшийся сейчас кизяковым дымком. Хорошо!.. Ой, Мамбетов, нашел время восторгаться. Займись-ка лучше делом. Смотри, возле центра пирамиды лежит та самая банка, из которой Малинина извлекла записку... И Мамбетов, вздохнув, внял второму голосу и поднял с земли банку. Это была банка из-под шпротов, не так уж давно открытая, с сохранившейся этикеткой. Откуда она?.. Кому нужно было нести на вершину эту записку в два слова?..

Он нашел место у центра, где была зарыта банка, — земля здесь легко поддавалась, ее можно было выгребать ладонью. Обычно в таком месте и оставляли записки геодезисты. Но на тех пунктах, на которых шла работа. А Жаксы-Тау никому не нужна.

Мамбетов опустился на бровку канавки, треугольником охватывающей пирамиду, достал и развернул переданные ему Санкевичем записки. «Жаксы-Тау»... Хорошее название... Горы или пункта? Поставлены кавычки — значит, пункта. Так написать мог только геодезист или геолог. Ладно, геодезист не был. А геолог мог забрести — гора с геологической точки зрения интересна: здесь такие четкие обнажения, складки... Поднялся, закусил шпротами и оставил записку по привычке. А вот Мамбетов теперь ломай голову. Ой, аллах! Если бы Лысов узнал, вот расписал бы!.. А что если, в самом деле, записка имеет отношение к «Незваному гостю»?

Ну вот, Мамбетов, и у тебя пошла голова кругом. А давно ли ты критиковал Лысова за подозрительность? Червь сомнения коснулся и твоей души. Вот ты и сидишь под пирамидой, надвинув на глаза свои смоляные брови. На твоем лице обозначились мучительные складки. Ты жадно сосешь папиросу. И все глядишь на листки. А они ничего не говорят тебе... Только одно слово: «Жаксы-Тау»...

Мамбетов поднялся, взял с собой банку и, уже не глядя вниз на далеко открывавшуюся степь, направился к иноходцу.

Вскоре он был на дороге. Но не продолжал прерванный встречей с Санкевичем путь, а повернул лошадь обратно, в поселок.

 

Несколько дней ушло на то, чтобы проверить возникшие на первых порах подозрения, но все его усилия не привели ни к чему.

Шпроты в магазинах, к огорчению Мамбетова, не переводились, и Алима принесла ему точно такие же банки.

— Ешь, милый мой. Может, тебе еще какие-нибудь консервы принести? Хочешь — сардины...

Он и сам обошел магазины, спрашивал у продавцов, хорошо ли идут шпроты, кто покупает их. Люди в ответ улыбались. Конечно, многие берут. Разве запомнишь? Не такой уж приметный товар, эти шпроты. Вот если бы Мамбетов спросил, кто покупал мотоциклы! А шпроты... Делать тебе нечего, товарищ Мамбетов, вот и ходишь по магазинам. А впрочем, кто знает, что у тебя на уме. Говоришь про шпроты, а сам думаешь о другом.