Незваный гость (СИ)

– Чтоб мое имя старинное купеческое в листке трепали?

– Не трепали, а упоминали с достоинством. Чтоб в Мокошь-граде узнали, что в Крыжовене такой замечательный купец проживает.

Лесть цели достигла, хозяин пустился в хвастовство. Про древность своего имени позабыл, зато поведал, как самому в жизни пришлось пробиваться, как из калачевского приказчика, то есть, управляющего, сам барином стал.

Время монолога я употребила с пользой, припрятав «жужу» за поясом.

– А супруга ваша, - глянула я через плечо собеседника, - того самого Калачева внучка? Мецената и филантропа?

Внучка филантропа как раз скребла по тарелке ножом и бесшумно хихикала.

– Нинелька-то? Ага. Старик на коленях передо мной стоял, чтоб я ее замуж взял, позор…

Он запнулся и, махнув стопку водки, занюхал ее рукавом фрака.

– Понятно, - улыбнулась я скабрезно.

– Что тебе понятно?

– Что, кроме деловой хватки и ума, господин Бобруйский обладает также истинно рыцарским благородством.

– Так у себя и напиши.

– Всенепременно. А плод вашей юной страсти, Мария авриловна, отчего не на празднике?

– Хворает она, в матушку здоровьем уродилась, - барин показал большим пальцем себе за спину, - нервические припадки у обеих происходят.

– Так вы от припадков их на водах лечить пытались?

В мутном взгляде купчины мелькнули хитрые искорки:

– Хочешь, газету тебе куплю?

– У мальчишки за пятачок?

– Чего? - он расхохотался. – Экая ты, Ева, забавница! Нет, у этого, как его… не важно. Целую газету, чтоб сама там хозяйничала. Нравишься ты мне, рыжая. Как увидал, сразу понравилась, ещё в поезде, да нет, даже раньше, когда ты на перроне с чиновными господами щебетала. А господа-то известные, портретами в газетах пропечатанные…

И Бобруйcкий подвесил многозначительную паузу. Сглотнув горькую слюну, я холодно улыбнулась:

– Вас забавляет этот фарс?

В лице купца не читалось и следа опьянения, сейчас рядом со мной сидел готовый вгрызаться в соперника хищник.

– Фарс? – переспросил он дурашливо.

Мысли в голове щелкали как костяшки домино. Я анализировала свой вокзальный разговор с канцлером Брютом, то, как это смотрелось со стороны, кто где стоял. Есть!

– Разумеется, фарc, - серьезно ответила я. - И вы, Гаврила Степанович, в нем главную роль исполняете, притворяетесь перед всеми эдаким посконным купчиною, водку напоказ хлещете, самодурствуете для публики.

В глазах собеседника мелькнула растерянность. Он явно ждал моих оправданий.

– А вы ведь вовсе не такой, - погладила я рукав фрака. - Вы ведь умный, иначе положения своего нынешнего не достигли.

Бобруйский смотрел на мою руку. Я жалобно попросила:

– регори ничего не рассказывайте, умоляю.

– Про канцлера?

– Именно. Дайте любовью насладиться. У нас с господином Волковым ренессанс в отношениях случился, в столичных моих грехах я признаться не успела, да и не нужно ему о том знать.

Это ему понравилось, очень понравилось, он решил, что полностью держит в своих руках мою судьбу. А уж управлять судьбами Бобруйский обожал. Сейчас он прикидывал, какую выгоду сможет получить в свете открывшихся обстоятельств. Я решила помочь:

– Недельку обождите. Я статью для своего издания закончу, да в столицу уеду.

– Без жениха своего?

– Разумеется. Какой-то пристав мне в Мокошь-граде без надобности. Коллежский асессор? Право-слово, ерунда.

Бобруйский посмотрел на меня с уважением, Волкова же одарил взглядом победно-презрительным.

– Про что статейку сочиняешь? Про колдунства?

– О кровопийце Попове, который вашего прошлого пристава на тот свет отправил.

– Да ну?

– Ну сами посудите, молодой здоровый мужик к проклятой усадьбе отправился и самоубился на осиновом суку. Да читатели газету с моей статьей из рук рвать будут!

В смежной танцевальной зале призывно грянул оркестр. Взгляды всех присутствующих устремились к нам.

– Ладно, – Бобруйский бросил салфетку и поднялся, давая сигнал прочим, – наговорю я тебе интервью, проказница. Завтра приходи, с женихом, пусть, пока мы с тобою беседуем, к Маньке пообвыкнет, ему ведь с нею утешаться, когда ты в столицу упорхнешь. Канцлер. Ну ты и ловчила!

Он ушел в неприметную дверку за античной колонной, я бессильно откинулась на стуле.

«Кошмар, Геля. Ты была на вершок от сокрушительного фиаско. Все потому, что на первое впечатление положилась. Забавный купчина-охламон, узнаваемый типаж. Хи-хи, ха-ха. А этот типаж тебя на раз-два срисовал».

Публика потянулась в соседнюю залу, столы пустели, я заметила Грегори, пробирающегося ко мне. То есть, устремленного и пытающегося отцепить от своего локтя пальчики Дульсинеи.

– Чудовище! – вдруг сказала Нинель Феофановна, раскачиваясь на стуле. - Он чудовище, барышня, опасайтесь его.

– Это вы мне? – Я повернулась. - Кто чудовище?

– Он. Бобруйский! Ненавижу.

Быстро пересев, я взяла женщину за руку:

– Нинель Феофановна, голубушка. Скажите, вы с Блохиным дружили?

– Степан? Степушка? Хороший мальчик. Много Степанов в Крыжовене, куда ни глянь, либо Степан, либо Степанович, либо Степанов…