НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 1 (1964)

Где она была издана? На каком языке? И это тоже долго оставалось тайной. Она побывала у всех лингвистов Ленинграда и Москвы, знатоков всех языков и наречий. Но что толку? Никто не сумел прочесть даже ее названия.

За каких-нибудь два-три месяца я стал знаменитым человеком, почти таким же знаменитым, как археолог Шлиман или шахматист Тайманов, хотя вся моя заслуга перед человечеством состояла только в том, что я нагнулся и поднял лежавшую на песке книгу.

Теперь в ящике для писем и газет на дверях нашей квартиры не хватает места и для десятой части той корреспонденции, которую я получаю. Почтальон, низенькая девушка с красным негодующим лицом, заходя ко мне, сокрушалась:

— Уф! И лифта нет в доме. Третий этаж. Долго вам будут писать со всего света?

— Долго, — отвечал я.

И действительно, кто только мне не писал! Школьники из Казани, пенсионеры из Баку, студенты из Киева, журналисты и физиологи, буфетчицы и математики и даже один не то сумасшедший, не то чудак, утверждавший, что книгу издали в Женеве в знаменитом издательстве SKIRA просто для рекламы.

Глупость! Кто же станет рекламную книгу издавать на неизвестном языке?

В тот день, когда я нашел книгу, я не придал своей находке никакого значения. Я думал, что какой-нибудь иностранец, западный немец или француз, засмотревшись на здание Русского музея, замечтавшись, уронил эту книгу.

Иностранец? А может, не иностранец, а инопланетец?

Впрочем, этот вопрос задал не я, а корреспондент журнала «Кибернетика и будущее», приезжавший знакомиться со мной из Москвы. Так он назвал и свою статью: «Инопланетец». И на всякий случай поставил вопросительный знак.

Был ли он искренне убежден в своей правоте, не знаю, но он горячо убеждал читателей журнала, что на скамейке в Михайловском сквере перед памятником Пушкину побывал некто, чьи облик и ум были сформированы за пределами Земли, а может, даже и солнечной системы.

Разговаривая со мной, корреспондент держался немножко свысока и три раза подряд упрекнул меня в скрытности.

— Ты, — сказал он, почему-то переходя на «ты», — ты чего-то не договариваешь, Павлушин. А как он выглядел?

— Кто? — спросил я.

— Кто? Ну, этот самый, кто дал тебе книгу.

— Мне никто не давал. Я нашел ее в сквере перед…

— Знаю, — перебил он меня. — Слышал эту версию. С чего ему быть таким рассеянным? Куришь? Обожди, не волнуйся. Спешить некуда. Слово он с тебя взял, что ли? Но ты пойми, Павлушин, я не следователь, а журналист. Имя можешь не называть, а только опиши наружность хотя бы в общих чертах.

Я усмехнулся.

— Видите ли, у него нет наружности.

— То есть как нет наружности?

— Нет — и все. А почему ему нужно иметь внешность? Он же не человек!

— Ну, ладно, — догадался корреспондент. — Не хочешь раскрыть тайну. До завтра! Я еще забегу. А ты обдумай хорошенько: имеешь ли ты право скрывать от общественности правду о таком событии? Ну, пока!

Он забегал ко мне по нескольку раз в день в течение недели и все уговаривал описать наружность инопланетца, якобы презентовавшего мне книгу. Именно наружность, черты лица. Что касается других подробностей, он готов был ждать целый месяц, пока не пробудится во мне совесть и я не перестану разыгрывать из себя сфинкса, а если сказать по-русски, просто свинью.

Подробностей он так и не дождался и, разумеется, поспешил опубликовать статью. Я его не упрекаю за это. Не мог же он ждать, пока лингвисты переведут книгу с загадочного языка?

Забегая намного вперед, я должен огорчить читателя: лингвистам и этнологам не удалось расшифровать текст найденной мною в Михайловском сквере книги. За них это сделала кибернетическая машина, созданная коллективом сотрудников специальной лаборатории Академии наук.

Удовлетворив любопытство читающих мои записки, я должен вернуться к дням, предшествующим расшифровке и оказавшим столь значительное влияние на мою судьбу. Из-за этой находки я оказался в центре жизни не только Ленинграда, но и всей планеты. Телефонные звонки, телеграммы, приглашения из научных обществ и дворцов культуры. Я долго не мог привыкнуть к этому шуму. Зазнался ли я? Если и зазнался, то только самую малость. Наоборот, и дома и на работе я старался держаться как можно скромнее. Я работал в геологическом учреждении и каждую весну обычно уезжал с партией на Север, а возвращался поздно осенью. Но в эту весну я совсем забыл, что мне нужно уезжать. При той ситуации, которая так неожиданно возникла, я не мог отлучиться из дому на долгий срок. Я был нужен всем. На днях ко мне звонил сам президент Академии наук. Но в учреждении все смотрели на меня, как на ловкача и делягу. Евдокимов, старший научный сотрудник, сделав вид, что не видит меня, сказал при мне в буфете:

— На Север ездил и ничего не нашел, кроме пустяков, а тут на обычном, заплеванном бульварчике сделал крупное научное открытие.

Последние слова этой ядовитой фразы он подчеркнул голосом.