НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 10

Конечно, мне бы хотелось, чтобы Андрей рос, как все, ходил в садик, играл с другими детьми, но тут моей власти не было. Чуть ли не с пеленок начали натаскивать, как собачонку. Не по душе мне были все эти кубики с формулами, но Михаил Иванович Лукомский говорил, что так нужно.

А тут еще этот Фетюков повадился. Придет — и сразу: «Ну, как наш гений?» Ноги в передней не оботрет, прямо в детскую прется.

Все старался Андрюшу чем-нибудь позлить. Каждый раз обязательно до слез доведет. Мне этот Фетюков сразу не понравился.

Говорят, это он довел Смарыгу до инфаркта.

Я много раз просила Михаила Ивановича, чтобы запретили Фетюкову ходить к Андрюше, но тот только руками разводил. «У него, — говорит, — особые полномочия». Полномочия, не полномочия, а в школу отдать тоже не разрешили. Начали ходить учителя на дом. Совсем Андрею голову задурили. Бывало, скажу ему: «Пойди поиграй хоть во дворе, отдохни немного», а он: «Я играть не умею, лучше посижу, почитаю». Книг у нас тьма-тьмущая, все от покойного Семена Ильича остались.

Вообще-то Андрюша мальчик ласковый, меня любит, но больно они его науками затыркали.

Летом мы всегда выезжали в Кратово, там у Семена Ильича своя дача была. Так и на даче отдыха не бывало. Что ни день, то Лукомский, то кто-нибудь еще. И все разговоры, разговоры. Так и маялись год за годом.

Раз приходит ко мне Михаил Иванович и говорит:

— Пора Андрея в университет отдавать.

Я аж руками всплеснула.

— Да разве такого несмышленыша можно?! Ему же еще и пятнадцати лет полных нету.

А он только засмеялся.

— Ваш несмышленыш знает больше иного студента третьего курса. У него выдающиеся математические способности, не забывайте, кто он. А что касается пятнадцати лет, то время терять незачем. Этот вопрос обсуждался и уже решен.

Ну, решен, так решен. Меня в таких делах они вообще никогда не спрашивали.

Поступил Андрей. Говорят, без экзаменов приняли.

Стало как будто легче. Ходит на лекции, делает домашние задания, все-таки режим какой-то человеческий. Стал в кино ходить, гулять, зимой на лыжах. Четыре года проучился, все хорошо.

И вдруг как снег на голову. Прихожу домой, Андрея нет. На столе письмо. Я его сохранила, вот оно:

Мамочка, дорогая!

Прости меня, что заставляю тебя волноваться, но мне самому нелегко. Дело в том, что я все знаю. Неважно, кто мне об этом сказал, я ему дал честное слово не называть его имени.

Я уезжаю. Мне нужно побыть одному и о многое подумать.

Пойми меня правильно. В моих представлениях отец всегда был чем-то недосягаемым, гениальным ученым, может быть, и не вполне оцененным современниками, но на голову выше всех этих дирантовичей, лукомских, кашутиных и прочих. Я же мальчишка, способный лишь более или менее сносно усваивать чужие лекции.

И вдруг выясняется, что я — это он.

Здесь какая-то трагическая ошибка. Я не чувствую в себе мощи титана и всю жизнь буду мучиться сознанием, что от меня ожидают того, чего я дать не могу. Судя по всему, из меня выйдет очень посредственный физик, и жить, постоянно оглядываясь на собственную тень, зовущую к подвигам в науке, — это такая пытка, которая мне не по силам.

Где-то был допущен просчет, и я стал его жертвой.

Не беспокойся, родная, я с собой ничего не сделаю. Просто мне нужно хорошенько подумать.

Я тебя ни в чем не обвиняю и по-прежнему люблю, только не мешай мне принять решение и никому ничего не говори.

Андрей.

Я вся обревелась. Места себе не находила, хотела бежать к Лукомскому, но побоялась, что Андрюша рассердится. Сначала ломала себе голову, кто мог такую подлость сделать, а потом догадалась. Кроме, как Фетюкову, некому. Он с самого начала за что-то невзлюбил нас обоих. Одно время, слава богу, совсем перестал ходить. А тут не прошло и трех дней — заявляется, спрашивает, где Андрей.