НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 14

— Да… Но видишь, тут все противоречиво. С одной стороны, «исполнение любых мечтаний», а с другой — «в точном соответствии сумме». Я так понимаю, что они заберут деньги, акции, все сплюсуют, а потом согласно результату снизят наши желания при помощи мозговой операции либо психотерапией. Только так ведь и можно. Мне-то кажется, что это попытка окончательно нас приструнить. Чтобы все были всем довольны, сидели бы по своим углам. У них, наверное, не так уж хорошо с электродами вышло, вот придумали другое, более радикальное…

— У кого — «у них»?

— Ну, которые наверху… Потом вот сама эта сумма. Акции могут падать, деньги тоже иногда делаются дешевле или дороже. А тут сказано — стабильная удовлетворенность.

— Нам и нужна как раз стабильность. Мы с тобой сколько потеряли на изменениях курса. Те бумаги, которые держим, постоянно падают в цене. А едва продали что-нибудь, оно взвивается. Это прямо экономический закон — то, что продаем, обязательно становится дороже, а оставленное постепенно обесценивается до нуля.

— Никакого закона. Просто покупают именно те бумаги, которые должны подниматься.

— Ладно, пусть. Я только знаю, что если и дальше так пойдет, потеряем все.

— Да, но каким образом сам концерн будет обеспечивать стабильность, если деньги и бумаги то и дело меняются в цене?

— Вот об этом ты с Кисчем и посоветуешься.

— Может быть, сначала вызвать их агента, расспросить?

— Нет. — Рона покачала головой. — Ты сам прекрасно знаешь, что он нас уговорил бы сразу. Нам с этими агентами не тягаться — они специальные институты кончают, и у них на каждое возражение есть умный ответ. Так тебя выставят, что просто от стыда согласишься на любое предложение… Вообще, если агент пришел в квартиру, дело сделано. Поэтому я и считаю, что нужно у Кисча проконсультироваться — как его мнение. И при этом узнаем, кто же он на самом деле. А то вот подписывается Сетерой Кисчем, как будто так и надо…

Лифт пятнадцатой линии лязгнул и уплыл наверх. Лифт девятой остановился, но в тот же миг откуда-то выскочил человек, бросился внутрь, защелкнулся и укатил. Кабины за решетками так и мелькали. Из-за дверей квартиры напротив доносился джазовый мотивчик, сбоку — стрекотанье какого-то механизма. Поезд воздушной дороги прогрохотал во вне, за стенами, с неба ударила звуковая волна от самолета, пневмопочта выкинула в прозрачный ящик на площадке пачку газет с журналами и целую кипу гибких желтых листков.

— Нажми еще раз. И выйдем на балкон.

Еще только вставало мутное солнце. Ущелья улиц были затянуты красновато-серым маревом копоти.

— Так странно — Лех оперся на парапет. — Иногда сверху отыщешь какой-нибудь закоулок вдали, и кажется, будто там живут интересно, есть что-то таинственное, сокровенное. А придешь — те же подъезды, магазины, стены. И никакой таинственности, только, может быть, секретность.

— Ничего, Лех, не печалься. «Уверенность» нас выручит. По-моему, это не будет что-нибудь вроде богадельни. Да и какая богадельня, если тебе всего сорок семь, а мне на два года меньше?

— Во всяком случае, потеря суверенитета полная — Лех повернулся к Роне. — Понимаешь, я вот сейчас сообразил, в чем разница между «Уверенностью» и другими системами. Когда, например, человек на поводке, то заплатил один раз определенную сумму, и тебе только обеспечивают бодрость. Как ты оставшиеся деньги тратишь или новые зарабатываешь, чем вообще в жизни занимаешься — они не знают, и им все равно. То ли в конторе, то ли с револьвером пьяного подстерегаешь за углом. Можешь даже быть членом какой-нибудь ультралевой и бомбы приклеивать к дверным ручкам. А тут уже принципиально другое. Все отдай до конца, что у тебя есть, и за это получишь удовлетворенность, но такую, какую они хотят, по их усмотрению. Причем навсегда… «До конца дней» — вот главные слова. Так что если мы с тобой согласимся, себе уже не будем принадлежать, это точно. Окончательная сдача на милость.

— А когда мы принадлежали? И этот суверенитет — что он дает? Чувствуешь себя человеком, только ведь когда с другими общаешься, вступаешь в какие-то отношения. Но дома телевизор, в универмаге самообслуживание, в поликлинике компьютер ставит диагноз, на работу принимает, там испытывает и оттуда увольняет машина Людей кругом — трудно протолкнуться, но все они только прохожие, проезжие. Перед толпой стоишь, как перед глухой стенкой. Когда ты уезжал ребят проведать, я за две недели ни разу рта не раскрыла, ей богу. Если во мне есть что-нибудь человеческое, его показать-то некому.

Рона вертела в руках желтый листок. — Одним слово, надо решать, пока у нас что-то осталось. Вот так ни туда, ни сюда мяться, последнее проживем, и в «Уверенность» не с чем будет идти.

Она протянула листок Леху.

— Слушай, заметил, какая особенность? Я растягиваю его, а буквы остаются такими же, и строчки не изгибаются.

— Да, удивительно… Вот моя кабина.

Дорога пробивала его насквозь, как пуля навылет, — городишко тысяч на десять жителей.