НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24

В сущности, веруй Веснин в свою теорию — Серов ему не судья. Но в рассуждениях Веснина, как ни были они логичны, таились (и он чувствовал это) какие-то неведомые просчеты. Линия рассуждений то зашкаливала, уходя в неведомое, неугадываемое, то перла, как порожняк по сухому бесплодному асфальту. И еще… Хотя Веснин и считал (и был в том глубоко убежден), что на людей надо смотреть прежде всего, как на чудо, преследовали его самые невероятные сомнения. «Да, конечно, там впереди, в двадцать четвертом, в двадцать пятом, ну, пусть в двадцать шестом веке исчезнут такие понятия, как ложь, накопительство, сила власти, но не превратится же человек в идеальный кристалл — в счастливый, купающийся в счастье кристалл. Даже в кристалле, если не выращивать его искусственно (а решимся ли мы на искусственное выращивание самих себя?), всегда есть ничтожные включения, искажающие его чистоту. А человек? Вытравит ли он из себя эти включения?… Может, все-таки прав Серов: даже говоря о самом далеком будущем, следует помнить себя и таким, каким ты был век, два, пять столетий назад? Помнить, и по ниточкам распутывать собственную историю… Ах, не собственная она! Ах, это история брата или сестры? Так тем лучше! Пиши, чисти, взрывай! Узнают себя? Перестанут с тобой считаться?… Что ж, тогда еще проще. Отделывайся пресловутым: «Любые совпадения имен и событий являются чистой случайностью». Забудь, что природа создала тебя хирургом, забудь, что цивилизация веками создавала для тебя самые совершенные инструменты. Оставайся, положим, массажистом, пиши о пришельцах с Трента. Это, конечно, верней: никто ведь из нас никогда не заподозрит в себе пришельца…»

Закурив, Веснин хмуро выглянул из палатки. Что за край! Гроза не прольется, ветер не ударит, море не зашумит. Жара и электричество вытопили из воздуха весь кислород. Какая тут, к черту, работа!

И услышал голос Кубыкина.

2

Голос у Кубыкина был замечательный. Редкого безобразия голос — то срывающийся на фальцет, то гудящий как труба, которую (даже не зная, что это такое) называют иерихонской.

— Тама вот, — басом сказал Кубыкин, указывая в сторону речки. — Тама вон она и прошла… Молния… Сперва, как ручеек, текла по-над берегом… Потом в шар свернулась… Как сварка, да? Я бегал- вдруг рыбка всплыла, вдруг лещиков поглушило? Так нет! — голос Кубыкина взвился, утончился. — Ну, ручеек сперва! Как изоляцию пробило! Меня аж затрясло — во, думаю!

Ванечка издали отозвался:

— Как шар, говоришь? А диаметр?

— Ну, это… ну, с метр!

— Анфед! Посчитай! — приказал Ванечка.

— Я уже посчитал, — хохотнул Анфед. — Таких не бывает!

— Слышал? — спросил Ванечка. — Не бывает таких, Кубыкин! Сам Анфед посчитал!

Кубыкин обиделся:

— Это вы от безделья! Есть да спать — это каждый может! — И покраснел, налился предгрозовым раздражением: — Веники! Ломать! По пять штук с каждой палатки! Без веников никого с базы не выпущу!

Конечно, можно было возразить: а зачем веники, если через неделю базу вообще закроют на зиму? Но Кубыкин столь откровенно ждал возражений, что даже Веснин не выдержал. Вылез из палатки, подошел к ребятам:

— Наломаем.

— И вокруг палаток… подмести! — не поверил готовности Веснина Кубыкин. — Вон окурок лежит. А это что? Бумага валяется?

— И ее подберем.

Кубыкин растерялся. В глазах застыло искреннее непонимание:

— А тряпка на кустах? Почему? Снова писать — лес на отдыхе?

— Это вкладыш. Он мой. Я и его уберу.

— Ну, смотри! — нацелил на Веснина толстый палец Кубыкин. — Обещал — сделай!

— Давайте лучше чай пить, — примиряюще позвала Надя.

Была она только в купальнике, но теперь поднялась и накинула на круглые плечи коротенький махровый халатик. Знала — Кубыкин рядом с раздетой женщиной чай пить не станет. А Ванечка будто ждал этого, сразу поднялся и пересел поближе к Веснину. «Неудачников боится, — неприязненно подумал Веснин. — Анфед — типичный неудачник, а неудачники добра не приносят…» Он взглянул на чистенькое, кругленькое личико Ванечки, на его тоненькие усики, ровненькие строчки бровей, и неприязнь его усилилась. «Вот ведь живет человек — статьи пишет, на работе ценится, премии ему выдают, а ведь получается — для себя это все. Пусть и умница он, и автор по-настоящему интересных работ, а вот в воду, как Анфед, не полезет, чтобы рыбой всех угостить, и даже не побежит, как Кубыкин, в деревню — добывать пачку заварки…» И вздохнул: «Это я от грозы. Скорее бы уж разразилась. С ума можно сойти».

Подлесок и сосны затянуло дымкой. Потемнели стволы, растаяли серебристые паутинки. Только березы как белели, так и остались белеть, да небо наливалось изнутри отсветами зарниц. «Над Искитимом и над Улыбино дождь давно, наверное, мыл дневную поверхность, а тут, в каких-то сорока километрах, — ни дуновения, ни капли, лишь застоявшаяся духота. Где, черт возьми, эта невидимая кнопка? Ткнуть бы ее, чтобы мир сразу в норму пришел…»