Ни-чё себе!

Из кустов выглядывает грязно-серая скульптура изготовившегося к прыжку пловца. Неподалеку в энергичной позе застыл растирающийся полотенцем гипсовый спортсмен с отбитым носом. По обеим сторонам поляны стоят на высоких настилах потерявшие цвет тумбы.

— Ага! Плавают. Вот так, Ярошка! — Ромка взбирается на ближайшую тумбу, но та вдруг начинает угрожающе трещать и крениться на сторону.

— Фу, да она гнилая, — сын едва успевает соскочить с рухнувших досок. — А зачем все это здесь?

— Озеро здесь было. Папа же рассказывал.

— Пап, а большое озеро?

— Большое. Вон там берег был, аж до тех полей и… — я осекаюсь.

— Ты чего, папа?

— Да вы посмотрите!

— Ага!

— Красиво!

— А что это за город?

— Так это же наш Челябинск!

— И мы там живем?

— Ну конечно!

— Белый какой!

— На ступеньки похож.

Далеко с пологой возвышенности спускаются уступами к обмелевшей реке высокие дома, широкие улицы; башни кранов в беспорядке выстроились уже на противоположном берегу бывшего озера. Для меня эта картина неожиданна. Еще несколько лет назад отсюда были видны поля, перелески, а ближе к горизонту — несколько далеких зданий. И вот…

— Пап, а что там раньше было?

— Что было? Поле. Лес. Хорошо! Мы с мамой гуляли. Ветер гулял.

— Расскажи.

— Про что?

— Ну, как гуляли. Как ветер гулял.

Ярошка смеется:

— Что можно про ветер рассказывать?

Но я соглашаюсь.

— Жил-был ветер. А жил он в море-океане. Много он там трудился, гонял волны…

— До неба?

— До неба. Взбивал пену. Трепал корабли, а набушевавшись, мчался сюда отдыхать, поваляться в травах, погудеть в деревьях, да так, мимоходом, играючи, повалить другую-третью столетнюю сосну.

Но как-то, когда он в очередной раз, натворив на морях дел, явился сюда, увидел ветер в поле огромные КрАЗы, высокие башенные краны, длиннорукие экскаваторы. Рассердился (кто посмел его место занять?), разбежался, налетел на машины, и, надо сказать, кое-что ему удалось: засыпал котлован, разметал кучу щебня, даже кран один повалил…

— А люди в нем были?

— Нет, людей не было. Навел ветер, как ему показалось, порядок и опять умчался в далекие страны. Но на следующий год, когда он вновь объявился в наших краях, негде было уже ему разогнаться. На бывших его травах-муравах стоял бетонный город. Высотные белые дома образовали улицы и площади. По ним шли, торопились, бежали деловые люди и мчались желтые автобусы. И сколько ветер ни пытался сделать по-своему, ничего у него не получилось. Разве только вырвал у продавца кулек, в который он хотел насыпать конфет.

Ребята засмеялись.

— …Да форточку разбил на пятом этаже.

— Пап, это которую ты вставил снова?

— …Да шляпу утащил у одного дяденьки и искупал ее в луже…

— И дяденьке, — ткнул в меня пальцем Ярошка, — пришлось покупать новую.

— «Фу, сквозняк какой», — наконец сказал на него один мальчишка, который ехал на велосипеде. И так ветру стало обидно, что он хлопнул напоследок дверью в подъезде и…

Полянка кончается. Тропинка круто забирает вверх. Мы выстраиваемся гуськом.

— Папа, а что дальше?

— Дальше вы сами доскажите.

— А чего досказывать, — Ярошка пыхтя тащит вверх тяжелый велосипед, — все понятно. Умчался ветер обратно в свои моря-океаны, снова стал волны гонять да корабли топить.

— А ты как думаешь, Ромка?

Мы преодолеваем подъем и выходим на широкое асфальтированное шоссе, конец которого упирается в бетонные арки плотины. Свежий ветер приятно холодит наши лица. Ромка оседлывает велосипед.

— А я думаю!.. — кричит он, беря с места в карьер. — А я думаю, что ни на какие моря-океаны он не умчался, а развевает сейчас флаг на башне и толкает нас в спину, чтобы мы быстрее ехали.

— А еще надувает паруса, — старается перегнать и перекричать брата Ярошка, — гонит облака, поды…

Голоса сыновей пропадают в мощном низком гуле. Плотина. Дорога под ногами вздрагивает. Мы перегибаемся через перила. Под нами с покатого днища шлюза падает широкий глянцевый столб темно-зеленой воды. Внизу столб вскипает гудящими белыми бурунами, темные водовороты мечутся в бетонных стенах русла, ища выхода, а найдя, сливаются в один клокочущий бурлящий поток и, покрываясь нашлепками пены, стремительно уносятся прочь от породившей их каменной громады.

— У-у! — читаю я на губах Ромки.

— С водой в этом году богато! Второй шлюз открыли! — восторженно подпрыгивает стоящий рядом с нами старичок. — Эвон сколько привалило!

Мы смотрим в обратную сторону.

— Целое море!

— Так оно и есть море! — старичок снова подпрыгивает. — Горизонта не видно.

На другой стороне дороги гул потише, можно разговаривать. Вода бьется почти у самых ног о серые облицовочные плиты дамбы. Если смотреть перед собой, горизонта и в самом деле не видно. Только море без конца и края, свежий ветер завивает в барашки частые невысокие волны. Вдали над беспокойной зеленоватой поверхностью стелются паруса редких яхт, ближе — мечутся, снуют горластые чайки.

— Ромка, пап, — Ярошка протягивает руку, — а мы во-он там были в том году.

Сын показывает на лежащие поодаль пляжи. Песок, грибки, скамейки — все залито водой. Вода подошла к подножью старых парковых сосен, окаймляющих побережье на всем его видимом протяжении.