Ни кола ни двора

Мамин музей был крошечным, подвальным закутком в ничем неприметном серо-коричневом здании, чуточку старообразном, но ровно настолько, чтобы не особенно выделяться среди себе подобных. Таких построек в Челябинске было много.

Напротив маминого музея стояла церковка, коричневая с зелеными куполами и удивительной красоты окнами, и со слепыми арочками. Вся вздернутая, запутанная, нервная, она являла собой полную противоположность унылому и серьезному музею естественной истории.

Мама говорила, что это борются два мировоззрения, два взгляда на жизнь на Земле, борются с переменным успехом.

Я подумала, что, увидев унылую зелено-серую вывеску с черепом тираннозавра и гордой надписью "Челябинский музей естественной истории", набранной пухлым, некрасивым шрифтом, Светка расстроится, но она только заулыбалась ярче и заметнее.

Мы вышли из машины, было зябко.

Совершенно ясно чувствовалась неизбежность снега и холода. Даже Толик, наконец, достал из своей спортивной сумки пусть тонкую, но куртку, судя по всему, из-под спортивного костюма.

Я запахнула пальто и пожалела, что не надела колготки потолще. А вот на Светке ни куртки, ни пальто не было, только платье, оттого она, не боящаяся холода, казалась еще сказочнее.

— Готова, Светик? — спросил Толик.

Светка сказала:

— Господи, я не знаю.

Она прижала бледные руки к тронутым румянами щекам. Мама сказала:

— Пойдем, дорогая. Сейчас сама все увидишь.

Пока мы спускались по узкой лестнице, я все думала, понравится ли Светке то, что сделала для нее мама.

Я была в ее музее пару раз, и считала его одним из самых убогих мест на планете. Все серое, коричневое или, хотя бы уж, казенно-зеленое. Всего два зала, один теснее другого. В первом — экспозиция, разрозненные кости с неинтересными пояснениями "для любознательных", которые я ни разу не прочитала. Был в этом зале и небольшой скелет раптора, правда, все, кроме одной, кости в нем были поддельные.

Настоящая таилась где-то в лапе, еще и не на виду.

Во втором зале был круглый стол, за который обычно усаживали детишек, чтобы обсудить с ними увиденное.

Впечатленных ребят не видела ни разу, но, может, просто не застала, в конце концов, не так уж и долго я здесь, к счастью, пробыла.

Ничего особенного я не ожидала. Но, во всяком случае, что-то всегда лучше, чем ничего вовсе, в таких вопросах уж точно. Я только боялась, что Светка подумает, будто это все несерьезно, просто игра.

Но, когда я увидела, во что мама превратила свой унылый провинциальный, никому в целом мире неинтересный музейчик, у меня дыхание перехватило.

В большом зале среди костей динозавров под стеклом были удивительные, цветные, яркие картины. Именно картины. Листы из альбома вырезали и, аккуратно натянув на подрамники, поместили под стекло.

Проделано все это было с такой любовью, что нельзя было сказать, будто эти картины (да-да-да, картины) произошли из детского альбома для рисования.

Когда-то Маршалл Маклюэн, великий исследователь медиа (его книгу я читала, чтобы окончательно прояснить для себя вопрос, буду ли я журналистом), сказал, что картинка в большей степени определяется рамкой, чем собственным содержанием.

В тот момент я его не поняла, но, когда увидела картины Светки, мне все открылось.

Рамка делала их не удивительной диковинкой, а произведением искусства. Все неровности скрылись за стеклом и золотистыми перекладинами, обхватывавшими его.

Мама завесила зеленые стены белой тканью, и картины Светки смотрелись удивительно ярко на этом снежном фоне. Теперь они показались мне еще прекраснее. Я подумала о россыпях драгоценных камней, сложившихся в удивительные узоры волею случая, того же случая, что заставит однажды обезьяну случайно набрать текст «Гамлета».

Картин висело великое множество, они сливались в один психоделический, дрожащий от напряжения цветной мир Светки.

Такой яркий по сравнению с ее белизной.

Этот пульсирующий от красочных переливов мир затянул меня в свой вечно смещающийся центр, в причудливую пляску зверей, людей, птиц и чего-то совсем уж неописуемого.

И тогда я поняла, что имею честь знать великую художницу. Удивительно талантливую и прекрасную женщину, которая, по недосмотру судьбы, умирает такой молодой.

В ее картинах больше не было ничего любительского, только сила и страсть, которые она оставляла здесь, на Земле.

Я подумала, что Светка умирает. Как никогда ясно я видела эту мысль. Да, Светка умирала, это правда, просто правда и все, но вот она была, ее жизнь, прямо передо мной.

Среди костей динозавров.

У дверей, с той и с другой стороны, были ламинированные листочки с ее краткой биографией.