Ни океанов, ни морей (сборник)

Мы поднялись на второй этаж школы. За окном было видно газон и клумбы, в фойе расставили парты. Скатерти, салаты, посуда. Один мой одноклассник сидел рядом с музыкальным центром, торжественно держа бокал вина в одной руке и пульт в другой. Настя Матвеева надела синее платье. Сидела со своей мамашей. В день последнего экзамена мы целовались взасос, и она дала мне обещание, что на выпускной все будет. Как героиня какого-нибудь «Американского пирога». Сердце у меня снова забилось. Мишины родители на даче, и Настя позволит мне трахнуть ее. Я уже целых десять минут не думал об этом, но теперь снова попал в капкан, нужно отвлечься. Наконец-то мы окончили школу и теперь выходим на свободу, подумал я театрально. Не чувствовал я важности момента. Папа сказал мне сегодня утром, что есть люди, которые всю жизнь тоскуют по школе, и что он надеется, я не окажусь одним из них. Я ответил, что не намерен тосковать по своему унылому отрочеству и что у меня есть определенные планы. Настоящие ли это планы, я толком не понимал: стать рэпером, поэтом и прозаиком. Не очень убедительное будущее, писаное пердежом на тумане. Учителей и родителей сегодня было гораздо больше, чем выпускников. Нас всего восемь, самый маленький выпуск за всю историю школы. Наши одногодки выбрали колледжи и техникумы, и в старших классах был недобор. Восемь выпускников и Миша, тоже ушедший из нашей школы между десятым и одиннадцатым классами; однако, мы, конечно, его позвали. И человек тридцать учителей и родителей.

Миша спросил:

— Что будем пить?

— Пиво для начала. Подождем, пока мой папаша уйдет.

Мне не нравилось, что директриса говорила сейчас с моим папой. Ваш сын не такой как все, мы очень боялись за него. Я прислушивался, чтобы отвлечь их от беседы в случае чего. Не люблю, когда меня обсуждают. Да, осенью он испугал всех нас. Он тогда лежал в больнице, а потом был какой-то странный, мы думали, что он пьет. Я боялась за него, как мама. Что это такое, она флиртует с моим отцом?

Директриса пила вино, улыбалась и говорила о материнских чувствах ко мне. Миша дал мне пиво и что-то спросил. Я что-то ответил.

Директрису клонило не в ту сторону. Переживала, что ваш сын не закончит школу, ла-ла-ла. Но он молодец, закончил, всего одна тройка по математике. Мы предлагали ему идти на золотую медаль. После девятого класса предложили. Вот как? Мой папа ничего об этом не знал. Какая уж ему медаль, он, кажется, стыдится хорошо учиться. Да, он странно повел себя на экзамене, хотя все знали, что он лучше других в математике. Наверное, нервничает, экзамены — это всегда стресс, но он сильный ученик. И в литературе, да, хорошо, что кто-то поступает на филологический факультет. Хорошо, что именно он поступает. Одинокая душа ее встрепенулась, вспомнив, что мой папа филолог так же, как и сама директриса. Муж ее наверняка получил какое-нибудь более полезное образование. Сейчас она вспомнит, как я единственный выучил стихотворение «Смерть поэта» в девятом классе. Но кто-то спас меня и папу от ее воспоминаний, предложив тост. Папа отвлекся от директрисы. Ученики приглашают учителей на медленный танец! Миша тут же пригласил Татьяну Михайловну, а я — сорокавосьмилетнюю учительницу химии. Я поглядывал на Настю, скучающую над тарелкой, — вместе мы или нет?

Танец закончился. Папа напомнил мне, что завтра мы едем на свадьбу моей сестры и что в полдень я должен быть дома, трезвый, чистый и собранный. Он ушел. А я только этого и ждал.

— Миша, пойдем! – сказал я.

Я также подозвал Настю Матвееву и одноклассника. Тайком прошли в кабинет с табличкой «Психолог». Здесь лежали наши вещи, среди которых была припрятана водка. Пока Миша наливал в пластиковые стаканчики, я поцеловал Настю. Все было в силе.

2 

Сначала у меня не было рук, ног и туловища. Мы накурились. Я целовал Настю, не чувствуя своего тела. Были только мы — то есть наши большие губы. Еще был враждебный смех, который усиливался, стоило обратить на него внимание. Это Миша и Тимофей ржали на кухне, и им подвизгивала одна из моих одноклассниц. Они все ухахатывались, их накрыло, а меня это пугало. Мне хотелось отмахнуться от их смеха, он очень мешал, так что хотелось выключить звук, оставить только ощущение губ. «Чтобы были одни сплошные губы», — сказал Маяковский, и опять назойливый смех, неужели я еще девственник, не мешайте мне, у меня нет рук, «одни сплошные губы», «целовать, целовать, целовать». Если бы я не врал, что у меня уже был секс, все бы получилось. Было бы неплохо, если бы Тимофей разоблачил меня с высоты своего опыта. За два года блядства в университете он же мог научиться отличать девственника от начинающего ловеласа, за которого я себя выдавал.

Тимофей сказал бы мне:

— Почему ты этого так стесняешься? Все мы через это прошли. Не сразу начало получаться. Все еще будет.