Ни слова больше!

— Знал бы, не пошел.

— Ты мой должник, забыл?

Бринн в шапке, так что синяка не видно. Во всяком случае, выглядит она вполне здоровой: румяные от холода щеки, глаза блестят.

Замечаю это чисто с медицинской точки зрения — еще не хватало разъезжать по городу с контуженой.

— Нечего было соваться.

Зря ляпнул. Не ее вина, что попала под горячую руку. К тому же я смутно припоминаю, как она пыталась схватить меня за рукав, прежде чем вмешался Шейн. Хотела предотвратить беду.

— Прости, не то сказал. Я…

Сам не свой. Вечно ты выбиваешь меня из колеи, Бринн.

— Ладно, проехали, — говорит она, отмахнувшись. — Я знаю, что навязываюсь, но уж очень хочется порадовать мисс Келсо в понедельник. У нее выдалась совершенно кошмарная неделя.

— А что случилось? — не понимаю я.

— Ну, сначала история с портретом мистера Ларкина. Она жутко расстроилась, винит себя за недосмотр. Портрет следовало где-нибудь запереть, а не просто оставлять за сценой. Туда мог зайти кто угодно. А вчера, — продолжает Бринн, — когда я пришла к ней узнать номер мистера Соломона, она показала мне испорченные афиши мемориального комитета.

— В смысле «испорченные»?

— Кто-то зарисовал на всех лицо мистера Ларкина. Перечеркнул жирным красным фломастером.

— Вот черт. — Молчу какое-то время, пытаюсь переварить. — Кто же так не любил мистера Ларкина?

— Мисс Келсо полагает, что ее хотят подставить.

— Серьезно? С чего она взяла? — недоумеваю я.

Завуч у нас вроде любимой бабушки. К ней хорошо относятся даже те, кто считает себя плебсом.

— Видимо, она не верит, что мистера Ларкина можно так ненавидеть. Тем более по прошествии четырех лет.

Бринн сворачивает на Спрюс-роуд — длинную петляющую улицу, ведущую к дому мистера Соломона. Любой школьник в Стерджисе знает, где живет школьный садовник, потому что его дом граничит с футбольными полями — после тренировок мы всегда проходили мимо него за мороженым. По выходным мистер Си обычно копался в саду и, завидев нас, приветливо махал.

— А ты можешь в это поверить? — неожиданно добавляет Бринн.

Ее тон мне совсем не нравится. Она будто подозревает, что есть какие-то одному мне известные факты.

— Нет, — говорю и отворачиваюсь к окну.

Дальше едем молча. Наконец-то почтовый ящик с номером тридцать девять.

Бринн объявляет:

— Приехали.

Она тормозит и со скоростью улитки заезжает на гравий. Я поднимаю солнцезащитный козырек, ожидая увидеть чистенькое бунгало, каким его помню, и глазам своим не верю. Перед домом — свалка инструментов и строительных обломков, а рядом огромный кусок синего брезента, наполовину покрытый льдом. Из цветочных ящиков под окнами и двух больших горшков по обе стороны от лестницы свисают мертвые растения.

— Ты уверен, что он здесь все еще живет? — спрашивает Бринн, останавливаясь за ржавым черным пикапом.

— Я ни в чем не уверен, — говорю. — Парадом командуешь ты.

Она прикусывает губу и выглядит такой растерянной, что я добавляю:

— Расслабься, пикап его.

— Окей, — говорит Бринн. — Где наша не пропадала.

Вылезаем из машины, на подходе к крыльцу перешагиваем через груду кирпичей — судя по всему, они тут давно и надолго. Моя «напарница» жмет на пожелтевшую кнопку, раздается звонок. Подождав с минуту, звонит опять. На этот раз внутри явственно слышится лязг. Дверь по-прежнему закрыта.

— Мистер Соломон! — Приложив руку ко лбу, Бринн вглядывается в пыльное окно рядом с дверью. — Это Бринн Галлахер из Сент-Амброуза. Вы дома?

— Если да, то не желает с тобой разговаривать, — говорю. — Пошли.

— Подожди, — останавливает она. — Внутри точно кто-то есть. Может, сзади обойдем?

Не дожидаясь ответа, она сбегает по ступенькам и сворачивает за угол. После секунды сомнения следую за ней.

На заднем дворе мистера Соломона дела обстоят еще хуже, чем перед домом. Там и сям валяется штук шесть заржавевших тачек и высятся башни пустых цветочных кадок, которые, кажется, вот-вот рухнут. Раньше сад был открыт со всех сторон, теперь он обнесен невысоким деревянным забором.

Бринн сосредоточенно возится с задвижкой на воротах. Я ускоряю шаг.

— Ты что делаешь?

— Тут иначе не войдешь, — отвечает она, не поднимая головы. — Не пойму, как ее открыть.

Я и забыл, что Бринн напрочь лишена пространственного мышления.

— Надо потянуть и отвести влево, — говорю я, щелкнув задвижкой. — Только не думаю…

Со стороны дома доносится резкий звук. Бринн до боли вцепляется мне в руку и замирает. Широко распахнутые глаза обращены к дому. Поворачиваю голову и смотрю — прямо в дуло ружья.

— Чтоб я… — выдыхаю.

Сердце подпрыгивает, во рту мгновенно пересыхает. Ружье я видел разве что в музее, за стеклом. А это даже на расстоянии двадцати футов выглядит огромным и смертоносным. В голове одновременно проносится тысяча мыслей: «Жаль Регину и Эла. Я уже два года не видел мать. Уехать из Стерджиса не суждено. Я так и не исправил ни одну из своих ошибок и не извинился перед…»

— Бринн, — слышу собственный хриплый голос. — Прости меня.