Няня

Скатившаяся по щеке слеза оставляет вязкий след – словно улитка проползла. Все тело ноет, однако я стараюсь держать осанку. Вдове моего положения следует соблюдать себя, иначе утратишь авторитет. Отвлекаюсь от церемонии и смотрю на свои чинно сложенные на коленях руки. Алые перчатки сделаны из мягчайшей телячьей кожи. Подарок Александера… Надевать их с моим артритом чертовски сложно. Но уж больно они хороши – как не надеть? Мечтаю стянуть одну и коснуться пальцев мужа, как делала раньше. До сих пор ощущаю контуры его ладони и узор на коже пальцев.

Вдовство – синоним одиночества, а ответственность тяжела. Все же остаешься единственным представителем династии. Дочь думает, что я бесчувственна, и, конечно, ошибается.

Народ за моей спиной не слишком теснится, хотя прихожан больше, чем вы могли бы ожидать. Традиции впитались в плоть и кровь людей, живущих в нашем районе, и посещение службы в маленькой церквушке, построенной сотни лет назад семьей Холтов, – одна из них. Холты и другие местные семьи веками жили бок о бок и друг друга хорошо знают. Все мы зависим один от другого, все вращаемся в одном и том же круге – работодателей и наемных работников. Отношение к аристократам разное: среди прихожан и прочих жителей деревни есть подхалимы, есть и ненавистники.

Многие считают семью Холтов неотъемлемой частью наших мест. Холты для местных представляют собой нечто незыблемое и важное, как древняя роща у подножия Даунсли-Хилл. Кое-кто уверен, что потерять Холтов – то же самое, что лишиться духа этих земель. Другие придерживаются мнения, что наше право на эксплуатацию населения несправедливо, что мы не заслуживаем подобного статуса и богатства. Некоторые с удовольствием опустили бы нас на пару ступеней в иерархии. Есть и откровенные отбросы, которые во время охоты на лис выстраиваются с плакатиками вдоль лесных аллей. «Фашисты, убийцы животных!» Бывают надписи и похуже.

– Так помолимся же, – предлагает викарий.

Прихожане опускаются на колени. Скрипят старые суставы, по церкви несутся приглушенные стоны. Я склоняю голову. Если встану на колени, самостоятельно подняться не смогу. Одна женщина из деревни выткала гобелен с гербом Холтов, и теперь доска для коленопреклонения у моей скамейки обита мягкой материей. Гобелен вышел не слишком удачно, и все же я ценю усилия доброй прихожанки.

Уронив еще одну слезу, закрываю глаза. Заметь кто-нибудь с задних рядов, что я плачу, решил бы, что тоскую по Александеру, однако сегодня у меня другой повод для слез: моя родная дочь.

Согласившись на переезд Джослин и Руби, я вынашивала глупую мечту, что мы с дочерью впервые в жизни поладим и уж как минимум станем друг другу опорой и утешением в период вдовства. Мечты так и остались мечтами. Джослин не упускала возможности намекнуть, что в Лейк-Холл вернулась лишь потому, что ехать было больше некуда. На безрыбье и рак рыба – так говорят в народе. Сознавать это печально, однако я не подаю вида, иначе ничего, кроме презрения, в ответ не получу.

Последняя молитва длится нескончаемо долго. Похоже, викарий решил упомянуть все несчастья на свете, все физические недуги, уснащая свою проповедь мучительными подробностями. А что насчет душевных травм, уважаемый викарий? Сколько людей страдает от них прямо сейчас, в этой церкви? Например – я.

Мое любимое дитя никогда в жизни не отвечало мне взаимностью – вот в чем источник сильнейшей неумолимой боли. Джослин не любила меня даже в младенчестве. Наверное, подобное отношение следует считать фатальным провалом матери, однако мне так и не удалось понять, что именно я делала неправильно.

Нет худа без добра. У меня есть Руби, и это очень важно.

Руби – чистый, незамутненный бриллиант, до невозможности милая девчушка. Капризна, как любой ребенок, однако уверена в себе, и я вижу в ней большие возможности. Когда Джослин соблаговолила сообщить, что у нас родилась внучка, я возненавидела имя «Руби». Считала его плебейским, однако совершенно переменила свое мнение, стоило только познакомиться с этим ребенком. Сегодня мне кажется, что имя ей очень подходит. У меня множество надежд и планов в отношении внучки. Если бы только Джослин не препятствовала нашему с ней сближению…

Молитва завершается. Бормочу «аминь», открываю глаза и вращаю головой, разминая позвоночник. Слезы высохли, так что я могу безбоязненно ответить на взгляд самого зоркого из прихожан. Боудикка, Лабрадор мужа, дремлет на своей подстилке на заднем сиденье «лендровера». Изредка посещая храм, Александер всегда брал собаку с собой, и я не нарушаю традицию. Боудикка тоже по нему тоскует.

Окна машины я оставляла открытыми, не закрываю их и на обратном пути. Люблю дуновение теплого вечернего воздуха. «Лендровер» привычно поскрипывает передачами, когда я сворачиваю в ворота. Далеко в конце дорожки возвышается Лейк-Холл. Ярко-зеленая листва буков, играющая на солнце даже поздно вечером, образует над головой пышный навес. Летом буйная зелень поднимает настроение, хотя зимой те же самые ветви напоминают мне иссохшие кости левиафана.