Хотя с увольнением я погорячился. Ксюша даже сбежала из школы в знак протеста… Я тогда чуть с ума не сошёл. Зато узнал много интересного о методах воспитания моей жены. Каролина обнаглела настолько, что бросала дочку на улице, а сама встречалась с любовником. Я когда услышал об этом, долго прийти в себя не мог. Перед глазами чёрная пелена стояла, от злости рассудок помутился. Ксюша могла пострадать, а я ничего не знал. Зарабатывал деньги, как всегда.
Когда Каролина забеременела, я поклялся себе, что мой ребёнок не будет ни в чём нуждаться. Открыл бизнес, прогорел, взялся за новый. Целыми сутками пропадал на работе, Ксюше внимание не уделял, да и жене тоже. Потом стало легче: я видел первые шаги дочери, читал ей сказки на ночь, укладывал спать. Но появились новые трудности — и я упустил момент, когда Ксюша повзрослела.
Каролина же изменяла мне со своим инструктором по теннису. Я случайно увидел их в ресторане. Никто не отпирался. Напротив, Каролина призналась, что встречается с этим мужиком больше года. Я тогда о нем справки навёл, адрес пробил, хотел рожу ему раскрасить, но передумал. Это Каролина меня предала, с ней и нужно разбираться.
— Я подаю на развод, — поставил её перед фактом.
— Да пожалуйста, — безразлично ответила она. — Мы всё равно с Макаром за границу уезжаем. Отдохнём немного, а когда я вернусь — оформим развод.
— А Ксюша?
— Она останется с тобой. Мне не нужен ребёнок на Бали. Я отдохнуть хочу. Надоело быть женой и матерью! Это не жизнь, а самая настоящая клетка! — смахнула она слёзы с лица. — Ты сумеешь о ней позаботиться, я знаю. Ксюше будет лучше здесь, с тобой.
И она ушла, разрушив мой мир.
— Пап, а мы будем мороженое? — отвлекает меня Ксюша от тяжёлых воспоминаний.
— Нет. Ты можешь есть сладкое, но не каждый день. Хорошо?
— Ну ладно, — вздыхает Ксюша. — Тогда я буду бэтмен-котлетку с пюре и яйцом-пашот. Только яйцо достанется тебе, пап.
— Как скажешь, — улыбаюсь я. Вкусовые предпочтения дочки я запомнил. Она не любит жареные яйца, белую рыбу, лук, капусту и баклажаны. Зато обожает сырники, овсяную кашу, котлеты и макароны. Ну и сладкое, естественно.
Заказ у нас принимает та же официантка, что и вчера. Лара, кажется. Сестра Виктории. Только внешне они не сильно похожи.
— Ксюш, как у тебя складываются отношения с одноклассниками? — приступаю я к главному вопросу.
Дочка кривится и горестно вздыхает. Трогает волосы, начинает вертеть в руках вилку. Её реакция меня настораживает. Значит, и в этом Виктория не ошиблась.
— Там все дружат. Я пыталась заговорить и с Петей, и с Аней, и с Катей, но ничего не получилось.
— Что случилось? Они не захотели с тобой общаться?
— Нет. Петя увидел мой рисунок в тетради и всем сказал, что я художница. Катя засмеялась, мне стало неприятно, и я выбежала из класса.
— А что это был за рисунок?
— Я… маму рисовала.
Её признание, сказанное тихим испуганным голосом, мелкой дробью попадает в сердце. Дышать невозможно, в груди ноет, горит. Я стискиваю челюсти, прочищаю горло и спрашиваю как можно мягче:
— Скучаешь по ней?
— Да.
— Может, пригласим твоих одноклассников в субботу на день рождения? — перевожу тему, чтобы Ксюша не загрустила. — Вряд ли они хотели тебя обидеть, когда назвали художницей.
— Но Катя смеялась.
— А ты нарисуй её, и она перестанет смеяться, когда увидит, насколько ты талантливая девочка. Как тебе такая идея?
— Не знаю, я так ещё не делала. А вдруг не получится?
— А ты попробуй, — я ищу взглядом Лару, и она сразу подходит к нашему столику: — У вас есть бумага и цветные карандаши?
— Да.
— Принесите, пожалуйста.
Через минуту перед Ксюшей оказываются несколько альбомных листов, фломастеры и карандаши. Она смотрит на меня взволнованно, отрицательно мотает головой.
— Я не хочу сейчас рисовать.
— Хорошо. Но я буду очень рад, если ты меня нарисуешь.
— А вдруг тебе не понравится? — с сомнением протягивает Ксюша.
— Такое просто невозможно.
Ксюша ещё несколько минут думает, разглядывает фломастеры, мнёт бумагу и бросает на меня быстрые испуганные взгляды. А потом всё же берёт в руки карандаш и начинает рисовать! Даже на еду внимания не обращает, я тоже к блюдам не притрагиваюсь, боюсь испортить момент. Я никогда не видел Ксюшины рисунки, поэтому готовлюсь к любой картине, даже в стиле «палка, палка, огуречик».
— Только ты на бумагу не смотри, пока я не дорисую, — просит Ксюша.
Спустя полчаса она откладывает в сторону карандаши, хмурится, но всё же протягивает мне листок. На нём изображён я. Коряво, с несоблюдением некоторых пропорций, слишком по-детски, но я сразу же узнаю себя. Ксюша нарисовала меня с добрыми глазами и лёгкой улыбкой на губах.
— Мне нравится. Я тут лучше выгляжу, чем в жизни.
Ксюша хлопает в ладоши и заливисто смеётся. Она абсолютно счастлива.