Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

— Вот, смотрите! Я очень удивила гида, он был русский, когда сказала, что по-чукотски главная и лучшая нерпа — ларга — называется лыгэмэмыл. Оказывается, он не читал Рытхэу! И еще он забавно краснел, потому что думал, что я не понимаю по-русски! — Ветка довольно хохочет, людей она шокировать обожает, и пристает к Лаврову. — Кирилл, а ты читал Рытхэу? Мне его Дарина давала, она год болела Севером! Даже собиралась уехать жить в Анадырь или Гренландию.

— Вета!

— Что? Это правда! И ты меня заразила снегом, — она с задорным блеском глаз выдвигает претензию и суется между креслами, заставляя перелистывать дальше, альбом из Норвегии у нее вышел впечатляющий. — А здесь я в каяке. Кирилл, смотри! Он делается из кожи моржей или китов. Сначала было страшно, вода оказалась слишком близко, но потом я отказывалась вылазить. Ой, а здесь мы спускались в шахты! Дарийка, я теперь знаю, что такое анкерная крепь! И я позвонила Любашу, и сказала: «Любаш, ты можешь меня растерзать, но я остаюсь на Шпицбергене, мое место в мире между 76° и 80° северной широты!»

— И что тебе ответил Любаш? — я хохочу.

Ветка работает журналистом в пражской газете, а Любаш — ее непосредственный начальник, главный редактор, сосед через дорогу и безнадежный влюбленный в одном лице. Души он в Квете не чает, трясется над ней, как над китайской вазой или редким алмазом, и наличию у него алтаря в честь неподражаемой Квитанции я не удивлюсь. Сама же Ветка от его неприкрытого обожания только отмахивается и иначе как друга воспринимать отказывается.

— Что разорится, потеряв самого талантливого журналиста, и утопится во Влтаве, — Вета драматично вздыхает, — я не могла этого допустить. Друзьями так бездарно не разбрасываются… особенно теми, кто в твое отсутствие поливает цветы и кормит Кафку.

— Меркантильная личность, — я бессердечно выношу приговор.

И Квета с удовольствием с ним соглашается:

— Еще какая… о, «Сим-сим»! Кирилл, мы можем заехать?! Пожалуйста-пожалуйста, — Квета молитвенно складывает ладошки и делает самую жалостливую рожу на свете, а я, оборачиваясь, самую страшную.

— Вет, давай завтра съездим?

— Мы всего на пять минуток, — физиономия Квитанции становится запредельно просительной и несчастной, — и ты завтра не поедешь. Ты сама говоришь, что «Сим-Сим» на выселках и автобусы сюда не ходят.

— Такси возьмем, — я цежу сердито, а Лавров уже, молча перестроившись в крайний ряд, поворачивает.

И вот как это называется?

Я ловлю в зеркале победный взгляд Веты и сержусь еще больше.

На минуточку, Лавров после дежурства, а суслики с Аллой Ильиничной, время — восемь вечера и Квета на пять минуток в магазины ходить не умеет.

— Как давно я здесь не была! — она из машины выпархивает первой и головой по сторонам старательно вертит.

Я же торможу и на тоже мешкающего Лаврова смотрю с негодованием:

— И зачем вы согласились?

— Дома нет еды, а тут неплохой ассортимент, — он безразлично пожимает плечами и усмехается.

— Хлеба или молока? — мой голос сочится язвительностью, и я невольно поддаюсь к двери, когда Кирилл Александрович резко ко мне поворачивается всем корпусом.

— Я могу подождать здесь, раз тебя так сильно раздражает мое общество, — говорит он тоже безразлично.

И мне одновременно хочется извиниться и возмутиться.

Он ведь неправильно понял!

И его общество меня не раздражает…

— Вы после дежурства, Кирилл Александрович, а дома суслики, — я выдыхаю и его тону пытаюсь подражать, но с показным равнодушием у меня проблемы, как и с собственными эмоциями, — и вы ошибаетесь, я нормально отношусь к вашему обществу.

Я поднимаю голову.

И в машине неожиданно оказывается слишком мало место, и избежать его взгляда бесполезно, я все равно наталкиваюсь на него, не могу отвести свой, и не могу отстраниться: он все равно запредельно близко. Не касается, но его дыхание на коже, губах, и от этого сложно дышать, говорить и даже думать.

И меня хватает только на слушать.

Свой слишком оглушительный стук сердца.

И Кветка, перестав фоткаться и кривить рожи, стучит откуда-то из другой Вселенной очень вовремя:

— Я хочу пить и есть! Тут Икея, а там ресторан и самые вкусные фрикадельки, которые я уже не ела лет сто, поэтому мы идем жрать!

— Ветка! — я вздыхаю, пожалуй, с облегчением.

И вычеркиваю разочарование, досаду и смятение.

Их просто нет.

— Твои возражения, зануда дня, не принимаются! — меня дергают за руку и к входу тащат. — Кирилл, ты хочешь есть? Конечно, хочешь! Только нам сначала надо найти ролики! Я отказываюсь без них передвигаться! И вы оба тоже!

— Квитанция! — я уже воплю.

И на нас оглядываются, но Квете, как всегда, до этого нет никакого дела. И на мои возражения ей тоже плевать с Эвереста.

Она неугомонная.

— Ты же знаешь, что я за любой кипиш кроме голодовки, — вытягивая ногу в воздухе и шнуруя ботинок, радостно объявляет она. — Без кипиша жить скучно.

— Ну конечно, — я фыркаю, но ролики беру.

Я тоже люблю и их, и кипишь.