Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

– Для этого слишком поздно, – покачал головой священник. – Послушайте, Бетти, если вы не думаете о себе, подумайте о девочках. Если вы твердо решили получить развод, дети будут прокляты в глазах Отца Небесного. – Отец Ши перекрестился. – Только это важно.

– Я твердо решила получить развод.

Мама сама удивилась, что слова ее прозвучали холодно, а не жалобно.

Отец Ши поднялся со стула и разгладил сутану на груди.

– Тогда, думаю, вам стоит уйти, – сказал он, указывая на дверь. – Я не могу вам помочь.

Мама вышла, хлопнув дверью. Ей очень хотелось, чтобы распятие, висевшее над порогом, грохнулось на пол. К счастью, она успела дойти до машины, прежде чем хлынули слезы.

Мама часто рассказывала эту историю – свою любимую. Я не раз слышала, как она все это рассказывает своей подруге по колледжу, Джоан. Мы называли Джоан тетей, потому что они с мамой были близки словно сестры. Как сейчас помню: мама сидит на полу у телефона, который висел на стене кухни. Ноги скрещены, между ног зажат высокий стакан с ромом с колой. Рядом простенькая пепельница. Мама курит маленькую сигару или тонкую сигарету «Вирджиния» и изливает свою ярость. Ее мать, моя бабушка Нуна, говорила мне, что так поступают подруги: они разговаривают друг с другом, пока все не выскажут и не успокоятся. Я не понимала, почему у мамы это никогда не получалось.

– Католическая церковь – это культ, а отец Ши – вонючий хорек, – твердила мама, выпуская клубы дыма, которые висели у нее над головой. – Он должен был аннулировать мой брак. Он должен был.

Я никогда не понимала, что это значит, но видела, что мама страшно расстроена и зла на священника. Она начала часто сквернословить. Грязные ругательства срывались с ее губ через слово. Она простить себе не могла, что столько времени в молодости провела, преклоняя колени перед чертовым культом. Конечно, мама была зла, но мне кажется, ей нравилось шокировать тетю, которая «не сказала бы слова «дерьмо», даже если ей весь рот набить дерьмом», по маминому выражению. Мама ругалась и за нее тоже. А потом она заявила тете, что сыта по горло этим чертовым католическим дерьмом. И это действительно было так. Она по-прежнему заставляла нас с Луизой каждое воскресенье ходить в церковь вплоть до конфирмации, но сама была сыта по горло.

Поэтому мама пошла в суд и получила чертов официальный развод.

Когда отец ушел, я надеялась, что мама успокоится. Но все стало только хуже. Если раньше она выплескивала свою злость на отца, то теперь его место заняла я. Когда мама с отцом учились в старшей школе, мама играла в баскетбольной команде. Ведя мяч по площадке, она привычно скрипела зубами, поэтому отец прозвал ее «Коготь». Теперь она скрипела зубами на меня. Пощечины так и сыпались со всех сторон. Я научилась не плакать, не протестовать, не вырываться – когда я пыталась, мне доставалось еще хуже. Сопротивление лишь усиливало ее ярость. Поэтому я просто стояла и смотрела, как она хлещет меня по щекам.

– Мама тебя ненавидит, – однажды сказала Луиза. В тот день мне досталось за то, что я налетела на кухонный стол и пролила мамин ром с колой.

Я отшлепала Луизу за такие слова. Она была права, но мне не хотелось, чтобы она это знала – тем более чтобы говорила вслух.

Я научилась искать удобные места, чтобы прятаться от матери. Там я часами, а то и целыми днями, в одиночестве читала детективы про Нэнси Дрю или играла с куклами. В кукольном мире я могла создать нормальную семью, мир любви, комфорта и, главное, безопасности.

Я постоянно ждала, что отец вернется, спасет меня и заберет с собой, куда бы ни лежал его путь.

Глава 3 Тони

К декабрю 1961 года, когда Тони поступил в Провинстауне в старшую школу, он уже стал довольно красивым юношей – высоким, стройным, хорошо сложенным, с ямочкой на подбородке, гладкой оливковой кожей и шапкой густых темных волос. Директор школы, по-видимому, не знал, что Тони находится на испытательном сроке по обвинению в нападении, избиении, проникновении в чужое жилище и попытке изнасилования. В характеристике директор написал, что Тони – «истинный джентльмен»[12]. Тони был добр и вежлив, особенно со взрослыми. Он никогда не забывал добавить «сэр» или «мэм». Кроме того, он буквально излучал ауру чувственности. Она окутывала его, как аромат духов. Стоило ему ослепительно улыбнуться, и даже бродячий пес мгновенно превращался в ласкового щенка.

У него была соблазнительнейшая походка, походка «клевого парня», говоря языком 60-х годов. Как описывал его позже один свидетель: «Он был классным – сдержанным, спокойным, исполненным тихого презрения… Он был классным, потому что всегда делал, что хотел, что бы ни подумали окружающие. Он был классным, потому что знал, чего хотел, и никогда не сворачивал с пути»[13].