Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

— Справка начальника тюрьмы Сент-Пелажи от пятнадцатого июля сего года. Читаю. «Заключенный Теофиль Шарль Ферре отбывал наказание во вверенной мне тюрьме с февраля 1869 года в течение трех месяцев, а затем по дополнительному приговору еще два месяца за организацию бунта в тюрьме. За указанный срок заключенный Теофиль Шарль Ферре стен вверенной мне тюрьмы не покидал». Подпись.

Флокс бережно положил документ перед собой, разгладил его и обратил деланно смиренный взгляд к судье.

— Спрашивается, ваша честь: как мог мой подзащитный Теофиль Шарль Ферре присутствовать в мае прошлого года на конспиративном собрании, если…

Договорить адвокату не удалось, криками и аплодисментами обвально загремели хоры, заполненные студенческой и рабочей молодежью. Передние ряды партера молчали, присяжные сидели неподвижно. Судья беспокойно перекладывал с места на место лежавшие перед ним листки.

А Флокс, переиздав аплодисменты, продолжал:

— Повторяю, ваша честь, я, как адвокат подсудимого, ходатайствую о приобщении сего документа к протоколам суда. А лжесвидетелей необходимо привлечь к ответственности за дачу ложных показаний.

Мари и Луиза торжествующе переглядывались.

Суд вынужден был оправдать Ферре, и через три дня у ворот тюрьмы он обнимал сестру и Луизу. Правда, для многих друзей Теофиля процесс закончился осуждением, но, по его словам, лишь немногие из них поддались отчаянию: поступь революции слышалась все отчетливее, несмотря на шовинистический угар, охвативший Францию при слухах о неизбежной войне с Пруссией.

…И вот снова мелькали за вагонными окнами желтые, обожженные июлем поля, размеренно помахивали решетчатыми крыльями ветряные мельницы, несся назад пересыпанный искрами паровозный дым. Но с иным чувством смотрела сейчас на это Луиза! Теофиль сидел напротив, отпуская безобидные шуточки, смеялся, хотя взгляд его таил усталость и беспокойство.

— Если бы не близорукость, — сказал он, — мне нaверняка пришлось бы надевать солдатскую шинель и брать в руки шаспо! Но, клянусь, как бы я ни ненавидел пруссаков, я не сделал бы ни одного выстрела в защиту Империи.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Крах

Бордоский поезд, которым приехали из Блуа Теофиль и его спутницы, прибыл в Париж на Монпарнасский вокзал к концу дня. Тускнеющее солнце скатывалось за красные черепичные и серо-свинцовые крыши. Все было обычно, но почему-то трезвонили колокола, хотя час вечерней мессы не наступил. На вокзальной площади узнали: по призыву архиепископа парижского монсеньора Дарбуа во всех соборах служат молебны о даровании победы французскому воинству над Пруссией, которой Франция только что объявила войну.

В пути Луиза и Мари рассказывали Теофилю, что произошло в Париже за время его тюремного плена, но, к их удивлению, бывший арестант многое знал подробнее, чем они.

— О, в тюрьме знают все! — снисходительно усмехался Ферре. — Мы, например, знаем, что, несмотря на арест Рошфора и почти всех сотрудников, «Марсельеза» продолжает издаваться и статьи Анри, написанные в Сент-Пелажи, появляются в газете за подписью некоего гасителя извести мосье Данжервиля. Так? Ну, вот видите! Тюрьма прекрасно обо всем осведомлена! И лишь потому, сударыни, что тюремные крысы допускают немыслимые раньше поблажки. Они заискивают перед узниками, боясь, что сегодняшние заключенные скоро станут хозяевами Парижа!

Молодые люди, изрядно проголодавшись, забежали в буфет, выпили у стойки по чашке кофе.

— А теперь домой, Тео? — спросила Мари.

— Конечно, сестра! Но думаю, что прежде необходимо поехать на Абукир, в «Марсельезу», чтобы моя статья о процессе попала в утренний выпуск, потом нам некогда будет заниматься этим: война. Свору Баденге надо разоблачить, пока она не отравила всю страну ядом шовинизма. — Он подхватил девушек под руки. — Правители всех времен и стран прекрасно понимали и понимают, что лучшее средство от нарывов внутри государства — кровопускание, война! Дескать, пусть бурлящая огнем кровь народа прольется в битве с внешним врагом!

На улицах Парижа творилось невообразимое! Повсюду из окон и с балконов свисали трехцветные флаги, гремела маршевая музыка, толпы людей заполняли бульвары и площади. То тут, то там слышались гордые, великолепные слова: «Франция, родина, патриотизм!»

«На Берлин! На Берлин!» — вопили на улицах франтоватые молодчики, размахивая тросточками. «На Берлин! На Берлин!» — захлебывались газетчики. В кафе и кабачках до хрипоты произносились ура-патриотические речи; знатоки истории взахлеб толковали о знаменитых победах прошлого: Маренго, Аустерлиц, Фридлянд, Ваграм, Москва! У башни Святого Якова накрашенная красоточка, картинно завернувшись в трехцветный флаг, стоя в фиакре, размахивала оголенными руками, призывая франтоватых молодчиков к походу за Рейн.