Ничего интересного

Карл объехал фонтан посреди аллеи и остановился прямо перед входом. Оставив мотор урчать, он ловко выскользнул из машины и открыл мою дверцу. Я не могла встать. Я не могла заставить ноги слушаться. Мэдисон внезапно спустилась с крыльца и потянулась обнять меня. Но я не могла подняться ей навстречу. Мне казалось, что, если я пошевелю хоть пальцем, все растает в воздухе и я проснусь на своем диване под вновь поломавшимся вентилятором. В конце концов Карлу пришлось вытаскивать меня из машины, как какой-то подарок на день рождения Мэдисон, и внезапно я очутилась в ее объятиях. Такая высокая, сильная, она держала меня, пока я не вдохнула ее аромат, пока не вспомнила ее, нас в той узкой кровати общежития, и реальность вдруг снова обрела вес. Все было по-настоящему. Я выпрямилась и вот — стою перед ней. Мы не виделись почти пятнадцать лет, но Мэдисон не изменилась. Только стала чуть загорелей и округлилась там, где было велено возрастом. Она не была похожа на робота. Не выглядела бездушно.

— Ты такая красивая, — сказала она, и я ей поверила.

— А ты вообще похожа на супермодель, — ответила я.

— Хотела бы я быть супермоделью. Иметь календарь, где на страницах только я!

И вот так, моментально, все вернулось — мы вместе, я со своими странностями, и она, показывающая, что, господи, у нее тоже странностей навалом.

Карл посмотрел на часы, отвесил легкий поклон, запрыгнул в машину и уехал. Мы могли бы весь вечер стоять на крыльце и смотреть, как он удаляется. Да я в некоторой степени была бы не прочь. Я все ждала, когда его машина превратится в какую-нибудь дурацкую тыкву, а он сам — в мышь. Я ждала волшебства и искренне верила, что не разочаруюсь.

— Здесь такая жара, — сказала Мэдисон. — Идем скорее внутрь.

— Это твой дом? — спросила я.

Мэдисон улыбнулась:

— Один из домов. — Она сморщила нос, глаза заискрились. Мэдисон не смогла бы так разговаривать с мужем, с другими женщинами, которые выросли в роскоши. Это было замечательно. Она тоже до конца не верила, как ей повезло.

Внутри — не знаю, на что я рассчитывала, — внутри дом оказался довольно простым. Стены не пестрили причудливыми картинами, и, наверное, я надеялась увидеть какую-то космическую мебель, но тут царила такая роскошь, что не осознаешь ее масштаб, пока не вглядишься и не поймешь, как тщательно все сделано и из каких качественных материалов. В коридоре висел огромный портрет Мэдисон и ее мужа в день свадьбы. Она выглядела так, как будто ее только что короновали Мисс Америкой, а он был похож на некогда знаменитого конферансье. Не могу сказать, была ли это любовь, но не мне судить о любви: я никогда ее не испытывала и даже не видела вживую.

Мэдисон познакомилась с сенатором Джаспером Робертсом, когда начала работать над кампанией по его переизбранию, сразу по окончании университета Вандербильта со степенью по политологии. Она начала с самого низа, ее наняли, потому что сенатор, обычно недосягаемый, недавно бросил жену и двоих детей ради одной из своих самых щедрых покровительниц, какой-то наследницы, помешанной на лошадях и носившей затейливые шляпы. Организаторы кампании, видимо, хотели посмотреть на это с точки зрения женщины, Ребята сверху, к которым сенатор прислушивался, посоветовали ему держаться с достоинством, никогда этот скандал не обсуждать и мычать что то нечленораздельное, если кто-то поднимет тему. Я помню, как в одном из писем Мэдисон писала: «Господи, какие тупицы! Такое ощущение, что они никогда в жизни не пытались исправить ни одного своего глупого поступка». Благодаря невероятному уму Мэдисон, ее манере говорить прямолинейно и при этом так, что мозг собеседника разрывался пополам, сенатор в итоге поручил ей возглавить кампанию. Конечно, он так поступил еще и потому, что начал в нее влюбляться, как и все вокруг, и к тому же наследница не затыкаясь болтала о какой-то лошади, которую ей не терпелось купить.

Мэдисон помогла ему успокоиться. Она писала все его речи. Сенатор покаялся, признал, что из-за желания добиться процветания избирательного округа, желания помочь каждому человеку, которого представлял, потерял из виду счастье собственной семьи. И теперь, когда он утратил ее, никак не мог потерять свою вторую семью — избирателей великого штата Теннесси. Убедить их было несложно. Джаспер был представителем политической традиции, поколения мужчин по фамилии Робертс, которые держали в своих руках такое богатство, что люди как-то сочли, что обязаны голосовать за него. Ему требовалось только показать, что он в курсе, что совершил фигню.

И он победил. А Мэдисон прославилась в политических кругах. «На самом деле это из-за того, что его оппонент вообще не соображал, что делает, — признавалась она мне в очередном письме. — Будь я на той стороне баррикад, Джаспер бы проиграл». А потом они поженились. А потом она забеременела. И теперь эта жизнь стала ее жизнью.