Ничего кроме надежды

Когда выехали на другую дорогу, более широкую, он узнал шоссе, по которому ехал с Риделем из Клеве в Калькар после кратковременной отсидки в гестапо. Сейчас здесь шла техника – не виданная им, обильная и разнообразная. Впрочем, двухместные английские танкетки были знакомы еще по сороковому году, но за это время появилось и масса нового, особенно много было здесь разного рода амфибий – маленькие лодки-автомобильчики размерами не крупнее немецкого «кюбеля», и огромные трехосные корыта, и еще более громоздкие корыта на гусеничном ходу, и плавающие танки с какими-то странными брезентовыми сооружениями вокруг башни и торчащими вверх трубами воздухозаборников, а вперемежку с ними – бензозаправщики, артиллерийские тягачи, походные мастерские и кухни, понтонные парки, штабные фургоны и пулеметные «джипы» с триплексными щитками вместо ветрового стекла – все это ревело, скрежетало, дымило, непрерывно сигналило разноголосыми клаксонами и, облепленное солдатами и навьюченное всяким военным снаряжением, валом валило в одну сторону – на восток, к Рейну.

Калькар, еще недавно тихий и сонный, почти безлюдный, был сплошь забит войсками и техникой, тесно – впритык – стоящей по обеим сторонам улиц. Городок, видно, тоже пробомбили, но разрушений оказалось не так много; «Цум Риттер», во всяком случае, уцелел. И Анна оказалась на месте – она уже бойко объяснялась с рыжеусым офицером, кокетливо стреляя глазками и повторяя «йес, йес». Болховитинов, войдя в вестибюль, оказался единственным штатским среди одетых в хаки постояльцев.

– Кирилл Андреич, ну наконец-то! – воскликнула Анна, отделавшись наконец от рыжего британца. – Яуж так переживала, и, главное, от Таньки тоже ничего нету...

– Рано еще, пожалуй, – сказал Болховитинов, – сама она побоится сюда ехать, да и не пустили бы ее, скорее всего. Все-таки здесь прифронтовая полоса. А послать весточку, возможно, не с кем. Марта так и не появлялась?

– Не, не было ее с тех пор. Как бои тогда начались, она и пропала. Да это ничего, вот станет потише, тогда их и разыщем!

– Да, Аннушка, скоро теперь домой поедете, – сказал Болховитинов.

– Куда это? Я и так дома!

– Да нет, я говорю – совсем домой, в Россию.

– Тю-у, – протянула Анна, – чего я там не видала, в этой России! Еще были б кто из родичей живы, да и то сказать... Не-е, мы с Надькой никуда отсюда не тронемся, от добра добра не ищут. Да и хозяйка не отпускает – оставайтесь, говорит, тут, а помру я – все ваше будет, и гастхауз на тебя отпишу... А чего? Я ей верю, главное дело – у ней тоже никого из своих не осталось, была замужняя сестра, так их в Гамбурге убило, а племянники обое на Восточном фронте пропали. То есть не пропали, а точно убитые, похоронки на них были. Так что почему бы ей и не отписать? Она и удочерить вроде согласная, чтобы потом никаких не было придирок по закону...

– Деловая вы женщина, Аня, – Болховитинов покачал головой.

– Так ведь, Кирилл Андреич, пропадешь в наше время, коли деловой не будешь. Мне уж вахмистер наш – помните? – и бумаги так переписал, что будто мы с Надькой не советские вовсе, а полячки.

– Помилуйте, а это еще зачем?

– Ну как же! Тут англичанин один был – ну вот, сразу, как пришли они, – хорошо по-немецки говорил, ну, мы с ним покалякали, он и говорит тоже, ну вот как вы сказали, что скоро, мол, «нах фатерлянд». Я говорю – нет, мы не поедем, а он: а вас, говорит, и спрашивать никто не будет, Сталин уже с Черчиллем и Рузвельтом договорился, чтобы всех советских сразу домой. А если кто не захочет, спрашиваю, а он усмехнулся так: что ж, говорит, мы из-за них отношения с союзниками будем портить? Это он же мне после и подсказал, чтобы полячкой записаться. Тех вроде принуждать не будут...

– Ох, Аня, Аня, пожалеете когда-нибудь, – сказал Болховитинов, – от родины ведь отказываетесь, не от пары туфель.

– А чего мне жалеть! – закричала Анна с неожиданным озлоблением. – Чего я хорошего на этой вашей родине видала? Как себя помню, и жизни-то сытой было, может, года четыре – уж перед самой войной! А в тридцать третьем году у нас мертвяки по улицам валялись – в школу бежишь, бывало, а навстречу дядька с грабаркой, оттуда руки-ноги торчат, каждое утро ездили, подбирали. После, как карточки отменили, продукты появились, так из одежи ничего было не достать, за парой галош по трое суток в очередях стояли, платья нам с Надькой мамуся знаете с чего шила? – карты географические покупали, они на миткаль наклеены, вот их отстирывали, а с миткаля шили – многие так делали, так еще попробуй карту эту купи, все умные стали! Я, может, только здесь, в Германии, и человеком-то себя почувствовала! Ну чего, чего вы меня уговариваете, чего вы вообще в нашей жизни-то понимаете?

– Я далек от мысли вас уговаривать, – возразил Болховитинов, – но просто хотел бы предостеречь... Все-таки некоторое представление о жизни в Советском Союзе я имею, хотя бы по рассказам, а вы эмигрантской жизни не знаете совершенно и даже представить ее себе не можете...