Ничего, кроме нас

Удивленная тем, с каким пылом прозвучали эти слова, я откинулась на спинку жесткого металлического стула. Видя, как Адам разволновался, я вынула из стоящей у моих ног сумки пачку «Орео» и протянула ему. Он вскрыл ее, вытащил три черно-белых печеньица и практически проглотил их разом. Получив порцию углеводов, он вроде бы немного успокоился. Затем прикрыл глаза, словно для краткой молитвы, но тут же снова открыл их и начал говорить:

— Помнишь, я попал в автомобильную аварию?

— Это когда ты учился в колледже?

— Одиннадцатого января семидесятого года. В тот самый день, когда «Канзас-Сити Чифс» разгромили «Викингов Миннесоты» в четвертьфинале Суперкубка. Со счетом 23:7.

— Такие вещи запоминаешь только ты.

— Я всегда буду помнить одиннадцатое января семидесятого года и то, что случилось около часа ночи, когда я возвращался в колледж после поражения в игре с Дартмутом.

Речь шла о хоккее, в который Адам тогда играл блестяще. Настолько блестяще, что он получил спортивную стипендию в довольно посредственном колледже — Сент-Лоуренс — и его усиленно готовили к возможному вступлению в НХЛ. Моему отцу все это льстило донельзя. Он и сам играл в хоккей в католической школе-интернате, туда его поместили, когда он обнаружил свою мать на кухне мертвой — эмболия! Папе тогда было всего тринадцать лет. Адам был гордостью и радостью отца. Беспечный и, кроме спорта, мало в чем разбиравшийся, парень слушался отца всегда и во всем. К шестнадцати годам он стал настоящим качком, получившим полную стипендию в колледже за свое умение кататься на коньках и махать клюшкой. За ним охотились «Нью-Йорк рейнджерс» и «Филадельфия флайерс», пока не случилась та авария.

— Ты, кажется, не так уж сильно пострадал в той аварии? — спросила я, а в мозгу вспыхнуло воспоминание, отбросившее меня сквозь годы к телефонному звонку на рассвете из полиции недалеко от Ганновера, Нью-Хэмпшир.

У мамы тогда началась истерика, а папа прыгнул в семейный автомобиль-универсал и помчался к Адаму разруливать его дела.

— Я получил сотрясение мозга, когда машина врезалась в микроавтобус «фольксваген» — они тогда были популярны, особенно среди хиппи. В том столкновении погибли молодая пара и их маленькая дочь.

— Я все это помню. И помню, как тебе повезло остаться в живых. Потому что ты был на переднем сиденье. И ты не пристегнулся ремнем безопасности.

— Тогда ремнями безопасности вроде как пользовались только нервные мамаши и старушки. А у меня была крутая машина — тот большой «бьюик» 1965 года выпуска, который папа подарил годом раньше, когда меня назначили капитаном команды. У него еще было такое длинное переднее сиденье, обитое бежевым винилом.

— Машину я тоже помню. А еще припоминаю, что за рулем тогда был твой товарищ по команде. Папа вроде был очень зол тогда за то, что ты позволил этому парню сесть за руль. Он тоже погиб в той аварии, верно?

Адам кивнул, затем замолчал на некоторое время, упершись взглядом в потертый линолеум под ногами.

— Того парня за рулем звали Фэрфакс Хэкли. Он был черный — стипендиат из Южного Бронкса. Это было удивительное явление, прямо аномалия какая-то: чувак из гетто, который так играет в хоккей. Вроде бы в этой большой нищей государственной школе, куда он ходил, нашелся какой-то учитель-энтузиаст, он заинтересовал Хэкли коньками, а уж когда познакомил с любительской командой из Вестчестера, парень просто взлетел до небес. Только представь, этот парень, у которого старший брат отсидел в Аттике за вооруженный грабеж, гоняет в хоккей с придурками из старшей школы в Тэрритауне, и равных ему нет. Естественно, за ним гнались многие колледжи, а Сент-Лоуренс предложил ему, как и мне, полную стипендию. Хотя я и сам был классным игроком, до Фэрфакса мне было далеко. Да, ко мне присматривались скауты НХЛ, но не так, чтобы прямо завтра — на игру. А Фэрфаксу в «Бостон брюинз» предложили контракт на следующий сезон. Но тогда он не смог бы закончить Сент-Лоуренс, а Фэрфакс мечтал о более крупной награде: он хотел стать первым в своей семье, кто окончит колледж. Тогда НХЛ предложила ему… ну, может, тысяч шестьдесят в год — хорошие деньги, но не те дикие, безумные суммы, которые они начали платить в последнее время. У Фэрфакса был такой план — закончить с отличием Сент-Лоуренс, поиграть в профессиональный хоккей около восьми лет, сколотить кругленькую сумму и поступать на юридический. А потом Уолл-стрит и, наконец, в Вашингтон. Это парень был олицетворенным Новым Черным Карьеристом. А потом… потом, после игры с «Дартмутом»…

Адам вскочил и снова неистово забегал по комнате.

— Он заснул за рулем, так? — напомнила я. — Вы, ребята, выпили тогда слишком много пива. Почему ты вдруг об этом вспомнил? Это ты накачал его пивом?

— Фэрфакс не пил и не курил травку. В отличие от остальной команды — все постоянно этим занимались. В те годы нажраться в хлам и сесть за руль было в порядке вещей практически везде. Помнишь, как один раз папа в выходные принял три мартини, а потом повез тебя на встречу герлскаутов?