Ничего, кроме нас

— Я слышал, здесь есть неплохая закусочная, — сказал Питер. — Ну что, заглянем в забегаловку?

Закусочная называлась «Мисс Брансуик», и это было, что называется, классическое погружение. Внутри длинный прилавок, покрытый зеленым линолеумом, стулья из металлических трубок, шесть парных диванов, тот же зеленый линолеум на полу, и в каждом из шести отсеков свой музыкальный автомат. Официантка лет пятидесяти стояла за прилавком. Питер заказал нам два пива. Официантка пристально посмотрела на меня.

— Я поняла, вам нужно мое удостоверение, — сказала я.

— Ничего такого я не говорила, — буркнула женщина с еле заметным мэнским акцентом. — У нас тут два сорта пива: «Шеффер» и «Карлинг Блэк Лейбл».

— Оба паршивые, — улыбнулся Питер.

— Тогда не заказывайте.

— Два «Лейбл», — сказал он.

— Будет вам, — пробормотала официантка.

Когда она отошла, Питер снова заулыбался:

— Что мне в этом местечке нравится, так это то, насколько здесь все всерьез. Сразу за городком военно-морская база. А в каких-то десяти милях дальше по дороге BIW[26], где строят все большие линкоры для военно-морского флота. Настоящий город синих воротничков[27], да еще и отличный колледж имеется. Это штат Мэн, и склад ума у людей здесь независимый. Местные могут не соглашаться с тем, как ты видишь мир, но будут защищать твое право высказываться об этом.

— В следующем ноябре мы можем получить президента из Мэна, если Эд Маски[28] сумеет победить. Но я хочу, чтобы кандидатом от демократов стал Макговерн.

— Я тоже. И я буду на него работать. Но демократический истеблишмент против него. Потому что он такой миролюбивый, прямо голубь, а Вьетнам, что ни говори, был их войной. Знаешь, что меня все время беспокоит? Что, останься Бобби Кеннеди в живых, война бы уже закончилась, а у нас был бы сейчас самый прогрессивный президент со времен Рузвельта.

— Безумная у нас страна.

— У нас великая страна с безумной и жестокой изнанкой.

Подоспело наше пиво. Официантка спросила, будем ли мы что-нибудь есть, потому что, если не закажем еду, долго нам сидеть с одним пивом не позволят. Также она упомянула вскользь, что чили сегодня чертовски удачное и они могут положить в него плавленый чеддер с резаным луком. Мы заказали два полных чили. После чего подняли свои бутылки с пивом.

— За дрянное пиво и забегаловку с чили, за то, чтобы тебя приняли в Боудин, за мир и за разоблачение тайной полиции, которая всем заправляет за нашими спинами.

Мы чокнулись бутылками, и я улыбнулась брату, радуясь, что мы вместе.

— Ты до сих пор не куришь? — спросила я Питера.

— Почти год, и это не предел.

— А папе наплевать, что я курю. Он даже научил меня, как это правильно делать.

Питер снова приветственно поднял бутылку и отпил большой глоток:

— Папа — человек с массой скрытых качеств.

— Что ты имеешь в виду?

— Говорит одно, делает другое. Выдумывает про себя всякое. Помнишь, у него на правой руке такой большой шрам?

— Ты о ранении, которое он получил на войне?

— Это не ранение, — резко бросил Питер. — У него была татуировка. Эмблема морской пехоты с надписью Semper Fidelis[29]. Мама отказывалась выйти за него замуж до тех пор, пока он не избавится от нее. Он свел, вот только жуткий шрам остался.

— Но он же сказал мне, что получил это на Окинаве, когда его сбила «японская зенитная артиллерия» — это точные его слова.

Питер покачал головой, только что не смеясь:

— Папа у нас тот еще типчик. Врет и не краснеет.

— Ты несправедлив.

— Справедливость? При чем здесь справедливость? Этот человек никогда в жизни не был справедливым. Ты одна ничего не замечаешь.

— Это потому, что он всегда был для меня хорошим отцом.

— Если бы ты только знала…

— Знала что? Он может не соглашаться с твоими радикальными взглядами, но…

— Надо же, я и не знал, что ты у нас такая папина девочка.

Это замечание ударило меня побольнее левого хука.

— Я своя собственная девочка, дурак, — прошипела я, схватила сигареты и вылетела на улицу.

Там я сразу же закурила «Вайсрой» и встала у стенки, щурясь от солнечного света, глядя на проезжающие легковушки и грузовики. Я изо всех сил пыталась сдержать слезы и гадала, почему же с моей семьей всегда такие сложности. Зачем Питер — самый умный из нас, самый заботливый — наговорил таких мерзостей про отца? Я несколько раз затянулась, чувствуя себя ужасно одинокой.

Минуту спустя показался Питер. Отвернувшись от него, я стала отбиваться, когда брат попытался меня обнять. Но он настоял на своем и прижал меня к себе:

— Я себя вел как говнюк. Извини.

Тогда я ткнулась Питеру в плечо, чувствуя, как напряжение — из-за собеседования, исчезновения Карли, всей этой бодяги в школе и дома — вдруг снова нахлынуло и буквально ошеломило меня. Сейчас я чувствовала себя испуганным ребенком, потерявшем голову от жестокости жизни и несправедливости людей. Не выдержав, я расплакалась.