Ничего, кроме нас

Питер предложил мне куда-нибудь прокатиться. Где-то он читал о пляже неподалеку отсюда. По его прикидке, темнеть начнет только часа через полтора. Дорога до Попхем-бич заняла у нас полчаса — сначала мы поехали на север, к Бату, потом свернули на асфальтированную двухколейку, а по ней через небольшой мост и вглубь сельской местности.

Нам повезло: в Попхеме был отлив. Кроме пары, выгуливающей собаку, там никого не оказалось. Пляж был полностью в нашем распоряжении. Знак на воротах гласил, что мы находимся в государственном парке. Но он ничего не сообщил нам о том, какой удивительный пляж ждет нас за дюнами. Даже для такой урбанистки, как я, которая мало что знала о природе и не особенно стремилась к общению с ней, Попхем стал настоящим откровением. Несколько миль непрерывных, нетронутых цивилизацией песков. Высокие дюны. Никаких киосков с едой, сталкивающихся автомобильчиков, американских горок и прочей обычной для пляжа белиберды. Природа в своей первозданности — дикая, неистовая. Атлантический океан бьется с грохотом о песок, громовые удары звучат как литавры: бум-бум. Полчаса назад я заливалась слезами, а тут вдруг поймала себя на том, что счастливо улыбаюсь.

— Это реально помогает, — заметил Питер.

Мы побрели по песку. Чтобы добраться до северного конца пляжа, нам потребовался без малого час ходьбы мимо летних коттеджей и пары больших обветшалых домов в стиле Новой Англии, таких же пустых, суровых и неприступных, как темнеющее небо над головой.

Долгое время мы шли молча. Первой тишину нарушила я:

— Да, Питер, ты прав. Папа — человек сложный, я знаю. Но он, мне кажется, любит меня больше, чем мама.

— Она-то точно тебя любит. На свой безумный лад, конечно.

— Но я ей не нравлюсь.

Молчание Питера говорило о многом. И он это понимал.

— Что я могу сказать? Она умная и образованная женщина, все при ней, но вот в чем проблема: она ненавидит свою жизнь и себя в этой жизни. А ты ведь ее дочь… в общем, тебе повезло принять на себя главный удар. Потому что в тебе она видит воплощение всего того, что могла бы иметь она.

— Это что, например?

— Например, возможности.

— Маме даже пятидесяти нет. У нее еще есть время.

— Да, но тут тоже проблема: мама сама себе ставит преграды. Не позволяет себе двигаться вперед. Ей бы работать, строить карьеру. Ей бы вернуться в Нью-Йорк. А что произойдет после того, как в сентябре ты упорхнешь из гнезда? Она продолжит сидеть на месте и не подумает покончить со всем тем, что делает ее такой несчастной, и я не только о неудачном браке и жизни на окраине, но и жутком недовольстве собой. Вот истинная причина, по которой мама все время так злится… И почему выливает это недовольство собой на тебя.

— Точно так же, как папа выливает свое на тебя?

— И на Адама.

— Но Адамом он может управлять. А тобой не может. Поэтому все время тебя и покусывает. Тебе же до сих пор хочется нравиться отцу, правда? А его проблема вот в чем: он завидует твоей независимости и тому, что ты думаешь не так, как он. У него вся жизнь строится по определенной программе: сперва мальчик-алтарник в церкви, потом морской пехотинец, потом сотрудник американской корпорации и папочка, живущий с детками в пригороде. А ты вольный человек и живешь как хочешь. И он вроде как злится на тебя за это.

Питер вдруг встал как вкопанный и отвернулся от меня, глядя в сторону океана.

— Ты очень проницательна для своих лет, — заметил он.

Мне показалось, что брат еле сдерживает слезы. И взяла его за руку:

— Все нормально.

Питер так и стоял, отвернув от меня лицо:

— Ничего нормального.

— Тогда давай договоримся никогда не осложнять друг другу жизнь, — предложила я.

Питер кивнул несколько раз. Потом пальцами вытер глаза, наклонился и поцеловал меня в макушку:

— Согласен.

Мы пошли назад к машине. Когда добрались до нее, уже совсем стемнело. Мы вернулись в отель. К понедельнику мне нужно было написать сочинение, и оставалось еще несколько недописанных страниц. Я сказала Питеру, что мне нужен час на работу. На день рождения мама сделала мне великолепный подарок — красную, как помидор, портативную пишущую машинку «Оливетти», которая казалась мне вершиной итальянского шика. Я обожала машинку, а себя с гордостью называла самой быстрой двухпальцевой машинисткой-самоучкой на всем Восточном побережье. После хорошей прогулки, сбросив подспудно накопившееся напряжение и избавившись от стресса после нашей ссоры в закусочной, я горела желанием поработать.

У нас с Питером был один номер на двоих, и брат сразу улегся на своей кровати с книжкой. Но через несколько минут вскочил и, взглянув на часы, объявил:

— Я посмотрел, какой адрес у Шелли. Она живет на Федерал-стрит, и мы сейчас тоже на Федерал-стрит. Может, забежим к ней? Ведь еще и девяти нет.

— Ты иди. А я еще поработаю.

— У тебя был нелегкий день. Тебе точно нужен отдых.

— Да я уже почти дописала.

Питер поднялся, взял куртку. Потом подошел к столу и написал что-то карандашом на листке бумаги:

— Когда закончишь, вот адрес.