Ничего кроме правды

Любую песню, как слова, так и ноты, он знал наизусть. Я уверен, он смог бы спеть и во сне и задом наперёд. Акробат, профи, мастер, точнейший механизм, создавший 120 пластинок. И мне тоже пришлось кое–чему поучиться у него:

«Спой ещё разок вот эту самбу!» — сказал я ему.

«Знаешь, Дитер — сразу послышалось в ответ — это не самба, это босса–нова.» Вот это истинный музыкант, подумал я. Он, конечно же, был абсолютно прав. Темп в самбе намного быстрее, да и такт попроще, тогда как ритм боссы–новы слегка сдвинут, можно сказать, покосился. Петер, как чистокровный певец, конечно, сразу же это понял.

Он удивил меня вторично, когда сел за фортепиано и принялся играть нечто напоминающее джаз — мне оставалось только ушами хлопать. Человек из рода Луи Армстронга и Эллы Фитцджеральд.

Но у Петера был третий туз в рукаве — жена Хильда. Тоже отпраздновавшая шестидесятую весну.

Хильда, я думаю, завтракала пищевыми концентратами — я никогда в жизни не видел столь подвижного существа. Она заходила в студию, говорила: «Привет, Дитер!», усаживалась на диван, так высоко закинув ноги, что ты боялся увидеть больше, чем положено. Она была весела и раскована, носилась повсюду, предлагала, побуждая Петера спеть песню ещё раз: «Давай, ты можешь ещё лучше!», а Петер говорил: «Ясное дело, спою, ниточка моя, раз ты так считаешь!» и послушно начинал с начала.

Иногда Петеру приходилось спеть 12 дублей, чтобы ей понравилось. Даже если я считал запись удавшейся с первого раза. Она была из тех женщин, которые сами заправляют всеми делами, она раздавала указания, что нужно делать в студии. Но всё, что она говорила, было конструктивным и осмысленным. Она не говорила чепухи, она знала, что такое совершенство, замечательная женщина. И хотя Петер в глубине души охотнее всего отправился бы на рыбалку и посидел в тишине и покое, он всё время повторял: «Я не хочу больше в турне, я не хочу больше записывать пластинки, оставьте меня все в покое, у нас уже достаточно денег!», но она дружески и в то же время настойчиво подталкивала его вперёд.

Мы за 3 дня записали 16 песен для его альбома «Verliebte Jahre». А его песня «Auf die Liebe kommt es an» даже пять недель продержалась в чартах — в это время Salt'N'Pepa со своей «Let's Talk About Sex» занимал первое место, а Петер держался на 57.

Бесконечно жаль, что такому человеку, как Петер Александр, который действительно умеет петь, который ведёт концерты, который снимает фильмы (в своё время он участвовал в создании 70 % всех телепередач), сегодня оказывают так мало уважения и признания.

Петер, я навечно твой поклонник!

Твой Дитер.

Аль Мартино или он никогда не помешает домохозяйке гладить

Разговоры с моим товарищем Энди из BMG всегда проходили по одному образцу: десять минут он рассказывал мне, какой я крутой парень. А потом объяснял, чего ему, собственно, от меня надо.

Как–то раз в 1993, он лицемерно спросил меня: «Скажи, ты не знаешь такого певца, Аль Мартино?»

Я почуял, что дело нечисто, и осторожно спросил: «Гм, ну да, что мне сказать? Он ещё жив?»

Но Энди не дал сбить себя с толку: «Мы собираемся снова вернуть его на сцену а-ля Энгельберт. Как тебе идея написать 14 новых песен? И, кроме того, мы хотели бы сделать ремейки его старых хитов».

Нужно сказать, что я со своей группой обожал исполнять песни Аль Мартино, особенно «Voooolare, ohohoho» и «Blue Spanish Eyes». Но с той поры прошло сто тысяч лет, и я не имел никакого желания вытаскивать маленьких милых старичков из их кресел–качалок. Мартино готовился отпраздновать своё семидесятилетие.

«Нет» — сказал я Энди — «это не пойдёт». Это превосходило возможности моего воображения. Я хотел писать новую музыку с новыми людьми, а компания постоянно навязывала мне каких–то ветхих бронтозавров. Я ничего не имею против этих музыкантов, просто мне это не доставляло удовольствия — выслушивать все эти биографии и утешать, всё это меня самого тянуло на дно.

Но Энди не был бы Энди, если бы у него под рукой не было хитростей на все случаи жизни: «Смотри — сказал он мне — мы поступим так: просто слетаем первым классом в Лос — Анджелес, поселимся в «Беверли Хиллс», а ты обо всём хорошенько подумаешь на месте». Так он меня уговорил.

Из аэропорта Лос — Анджелеса нас забрали на белом лимузине, лучшие дни которого были уже позади. Шофёр открыл дверцу, и мужчина в годах протянул нам руку и указал на сиденья напротив.

Я знал, что Аль Мартино не знает немецкого языка, потому откровенно сказал Энди: «Чуешь, здесь стоит такой затхлый запах», причём я понятия не имел, исходила ли вонь от Аль Мартино или от машины.

Мы пили воду, и во время всей поездки я непрестанно твердил: «Слушай, Энди, я не смогу это сделать, дай же людям спокойно умереть, я никогда этого не сделаю…»