Ничего кроме правды

Как–то вечерком мы остались подольше на работе, мы — это я, Шмидт, тот самый, устроивший меня на эту работу, начальник Фукс и старина Живая Развалина. Элли, пятидесятипятилетняя мамочка–секретарша, единственный человек во всём агентстве, который взаправду любил меня, поставила шампанское в холодильник. Начиная с половины седьмого никто не сводил глаз с телетайпа, который сообщал итоги последних чартов. Вдруг аппарат подпрыгнул, завёл своё «Трр–трр», и на самом верху страницы появилась цифра

1

потом стояла

.

а потом большое

Y

Я сразу же понял — это было Y от «You're my heart, you're my soul». В тот же миг мы бросились друг другу в объятия, воцарилось всеобщее ликование. Маленький Дитер из Ольденбурга наконец–то получил своё первое место. Хлопнула пробка от шампанского, налили всем, даже Живая Развалина получил глоточек. Хотя мне уже было 30 лет, и был я далеко не миллионером, но пункт три моего генерального плана был выполнен: после шести лет пресмыкательства я наконец–то занял место на вершине чартов.

С того мига моя жизнь понеслась бешеным галопом: «You're my heart, you're my soul» попала в чарты Франции, Голландии, Швеции, Тайваня, Гонконга, России и Гренландии. Устояли разве что Америка и Леголенд. Это было не только моё первое место, это был мой первый всемирный хит, о котором я столько мечтал. Мы с Томасом чувствовали себя чемпионами. Чемпионами? Нет уж, скорее шампиньонами! Мы только высунули головы из–под земли. Мы ничего не знали. Нет, даже ещё меньше.

Я был опьянён счастьем. Стал не только величайшим музыкантом, но ещё и отцом — Эрика была беременна. Дорогу! Ййу–ху! Жизнь пришла в движение, нам нужен был новый дом. Я уже накопил 260 000 марок, взял в кредит ещё 240 000, и так мы сменили двухсполовинойкомнатную квартиру в Химмельсбюттеле на полдома из клинкера, с лодочной пристанью. Всё это великолепие располагалось в Бергштедте, пригороде Гамбурга. Если бы Эрика не привезла ещё из Карштадта разнокалиберные полочки и занавесочки, ни за что бы нам не переехать и не обставить дом.

Если родится мальчик, решили мы, назовём его «Марк». Marc Bohlen — прямо как Marc Bolan, певец из группы T-Rex. Пишется по–другому, а произносится так же. Мне это казалось забавной игрой слов.

Эрика удивилась, когда отошли воды, и на машине «скорой помощи» уехала в больницу. Я мчался следом на своём новом Мерседесе цвета металлик. Я так волновался, что меня самого следовало бы отвезти в клинику. Я-то думал, что дитя появится на свет, самое позднее, на ступеньках у входа в больницу, но теперь карапуз заставил себя подождать. Это были тяжелые роды. Проходил час за часом. В конце концов, вышла акушерка с кипой полотенец и протянула мне свёрточек со словами: «Вот, господин Болен, продолжатель Вашего рода!»

А я стоял, поражённый, держа в руках продолжение самого себя. Как любой отец, я сразу же принялся выискивать сходства между мной и сыном. Это было довольно трудным делом. Марки обладал роскошным вытянутым черепом, ведь малышу помогали вылезти при помощи щипцов. К тому же кустистые чёрные волосы. Кроме того, он выглядел жутко загорелым. Я спрашивал себя, не было ли у его мамы в животе солярия.

Доселе незнакомое чувство тепла, того, что «это моё», желание защищать и безграничная любовь заполнили меня. Я знал: Дитер, вот, ты держишь в руках то, что изменит твою жизнь. И на вопрос, зачем я, собственно, живу, зачем я всё это делаю, раз и навсегда был найден ответ. Моя гордость не имела границ. Я был уверен в том, что являюсь первым человеком на этой планете, который создал что–то действительно замечательное. Этот год был моим годом.

Эрика вышла из клиники в ботинках 41 размера, так как я, сбитый с толку и донельзя взволнованный, приволок в клинику вместо её туфель свои боты. И припарковал машину в миллиметре от входа, так что другие люди могли войти в больницу только через салон автомобиля.

Любить ребёнка и ежедневно заботиться о нём — две совершенно разные вещи, как мне вскоре пришлось понять. Едва Марки оказался в Бергштедте и принялся орать в своей колыбельке, я понял свою ничтожность. Ведь я не умел разговаривать с этим мини–человечком, не понимал, что у него болит, что он мне хочет сказать. К тому же каждые пять минут звонили из BMG, чтобы спросить: «Когда ты сможешь выступить в Токио? Вы с Томасом нужны нам для интервью! Где демо новых песен?»

И, кроме того, я пытался пеленать Марки, что казалось ему невероятно клёвым. От радости он орошал моё лицо тоненькой струйкой. Мне приходилось начинать сначала, но чувство, что я буду вознаграждён за муки, поддерживало. Барахтающийся младенец, застёжки на липучках, которые не желают застёгиваться, и всё это мокрое. Я нервничал, как нервничаю всегда, если что–то не удаётся сразу. У меня не хватало ни времени, ни терпения, чтобы поупражняться. Из–за Modern Talking на меня постоянно давили. Дитер, ползали мысли в моей голове, Господь Бог лишь раз в жизни дал тебе такой громадный шанс! не будь идиотом. Ничего больше не делай на халяву.