Ничего личного. Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные

Для самых возмущенных ответ очевиден — разбивать окна автобусов Google и призывать к «ликвидации техноиндустриального общества»{626}. Для более вдумчивых ответ состоит в периодическом отключении от Сети посредством «цифровой детоксикации»{627}, технологических дней отдохновения и присоединения к движению за «медленный Веб»{628}. Для идеалистических пионеров Сети наподобие Тима Бернерса-Ли ответом служит онлайновая «Великая хартия вольностей», цифровой «Билль о правах», защищающий открытость и нейтралитет Всемирной паутины от правительств и интернет-корпораций{629}. Для других движимых заботой об интересах общества технарей ответ заключается в разработке продуктов в духе анти-Google и анти-Facebook, таких как поисковая система DuckDuckGo без «отслеживания» пользователей, некоммерческая социальная сеть с открытым исходным кодом Diaspora и даже амбициозный проект под названием Bitcloud, нацеленный на создание децентрализованной версии Интернета{630}. Для курируемых веб-сайтов, таких как Popular Science, уставших от бессодержательности большей части генерируемого пользователями контента, ответ состоит в запрете анонимных комментариев{631}. Для Германии ответ кроется в предложении канцлера Ангелы Меркель в 2014 г. о создании европейской коммуникационной сети с тем, чтобы данные не проходили автоматически через США{632}. Как ни смешно, но одним из ответов для немецкого правительства может быть возвращение к технологии «Штази» с ее аналоговыми печатными машинками, чтобы защитить свою секретную переписку от иностранного шпионажа{633}.

Для теоретиков культуры вроде Джарона Ланье ответ — в преобразовании бизнес-модели онлайнового контента в «многочисленные разнообразные крошечные ручейки авторских отчислений»{634}. Политические критики, такие как исследователь технологий Тим Ву и колумнист Financial Times Джон Гаппер, связывают ответ с интернет-предпринимателями, которые избавятся от «навязчивой моложавости» и возьмут на себя достойную взрослых ответственность за такие разрушительные инновации, как биткоин{635}. Для гуманистов наподобие Николаса Карра ответ состоит в том, чтобы мы сформировали наши сетевые инструменты, прежде чем они начнут формировать нас. Для законченных скептиков, таких как основатель и автор песен группы Talking Heads Дэвид Бирн, ответ заключается в отсутствии ответа. «Какой будет жизнь после Интернета? — задает вопрос Бирн с типичным для него черным юмором. — Ведь ничто не длится вечно, верно?»{636}

Европейский союз с его особой чувствительностью к конфиденциальности данных дает спорный ответ в виде принятия закона о «праве на забвение», предоставляющего гражданам право требовать удаления из поисковых систем ссылок на недостоверную или достоверную, но нежелательную информацию о себе. Хотя этот закон, по крайней мере в том виде, в каком он существовал в середине 2014 г., был не вполне эффективным{637}, важно то, что он положил начало юридическим дебатам о необходимости контроля над онлайновой дезинформацией. «Отрешенные от мира сего гении» наподобие изобретателя гипертекста Теда Нельсона могли считать, что Сети не нужна «концепция удаления», но всем нам, особенно тем, чья репутация была скомпрометирована злобной онлайновой клеветой, безусловно, необходимо законодательно прописанное «право на забвение», что позволит удалять ссылки на лживую информацию.

И все же если и есть один ответ, единственное решение, позволившее бы преодолеть «эпичный провал» Интернета, то оно противоположно забвению. Ответ — больше памяти, но не компьютерной, а человеческой. Ответ кроется в истории.

Не один только Майкл Бёрч отгородился от времени и пространства. Пусть Фрэнсис Фукуяма думает, что с падением Берлинской стены в 1989 г. настал конец истории, однако в том же году другое событие исторической значимости — изобретение Тимом Бернерсом-Ли Всемирной паутины — непреднамеренно запустило иной, куда более тревожный сценарий конца истории.

«Недавно я повез свою 16-летнюю дочь Адель в Германию, чтобы показать ей секцию Берлинской стены, оставленную как часть музея, посвященного железному занавесу, разделявшему город, Германию и Европу, — пишет обозреватель New York Times Роджер Коэн в своей статье о возвращении в разделенный Берлин времен Эриха Мильке и «Штази». — Стояло солнечное утро. Адель, родившаяся в 1997-м, в самом конце прошлого века, с удивлением осматривала эту любопытную реликвию, время от времени проверяя на смартфоне свою страничку в Facebook. «Она кажется такой древней, — сказала дочь, прислонившись к стене, — как будто ее построили в XIX веке»»{638}.