Ничего не возьму с собой

— Сразу позабыла, а потом решила пройтись по магазину. Да тебя-то и ждать долго, а стирать сегодня хотела. — Мать встревоженно смотрит на заплаканную девушку. — Деточка, что ж ты плачешь так? Никита, что стряслось?

— Мам…

Никита знает, что у матери есть способность — растормошить человека и вытащить из него всю правду, и так у нее тихо и необидно получается, что человек еще и благодарен ей остается — за восстановленное душевное равновесие.

— Давай-ка, Никитка, на кассу пойдем и домой. Я плов приготовила, салатик порезала. Посидим, чайку попьем, поговорим.

— Нет, спасибо… я домой. — Анна снова всхлипывает. — Я… поздно уже…

— Тебя дома ждут?

— Нет. — Анна покачала головой. — Родители уехали на отдых, но…

— Вот и ладно. Тогда едем.

Мать берет Анну за руку и ведет между стеллажами. Анна Лепехина, старший менеджер и взрослая девушка с двумя высшими образованиями, покорно идет за ней, а Никита толкает им вслед тележку с продуктами и стиральным порошком, будь он неладен, и думает о том, что более нелепой ситуации придумать невозможно. И теперь все это совершенно непонятно, чем закончится, а ведь всего и надо было, что отвезти злосчастную Лепехину на эту ее чертову улицу Лизы Чайкиной. И сейчас он был бы на пути в супермаркет, а дома, наевшись плова, залез бы под плед, и… Но история не знает сослагательного наклонения, и любая прожитая секунда — уже история, изменить ее нельзя, а потому нужно рисовать теми красками, что есть.

Их с матерью квартира стала для него последней крепостью, единственным местом, где Никита чувствовал себя в безопасности. И когда он переступал порог их дома, то всякий раз ощущал, как история с Габриэллой сломала его. И если вначале осознание этого пугало, то теперь он привык. Что ж, есть вещи, которые сложно переживаются, если вообще переживаются. И даже если ты их все-таки переживешь, все равно никогда уже не будешь прежним. Меняешься ты, меняется что-то в мире для тебя, иногда значительно, а иногда неуловимо, но действительность и ее восприятие меняются навсегда.

— Никитка, иди кушать! — зовет Никиту мама.

Есть события и явления, постоянные в своей изменчивости: приходят зима или весна, по календарю в свой черед, а фактически — когда им угодно; и солнце тоже встает, но всякий раз по-разному, так что его тоже нельзя назвать неизменной величиной; а о реке так и подавно все всем известно — нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

А есть вещи, которые никогда не меняются. Например, то, как мать зовет его к столу. Одна из последних постоянных констант в его изменчивом мире.

И он рад этому и хочет каждый день сидеть за столом — есть плов, который у матери получается отлично, или что-то другое, неважно что. Да только теперь за столом сидит старший менеджер Лепехина, зареванная и абсолютно неуместная в их с матерью размеренной жизни. Жизни, которую он так старается наладить. Правда, получается пока так себе, надо это признать.

— И что ж, так и не выяснила полиция ничего?

— Нет, ничего. — Анна опасливо косится на Никиту. — Да вот Никита Григорьевич знает лучше меня, наверное.

Никита готов придушить Лепехину за то, что она все выболтала матери. Анне ведь невдомек, что его матери нельзя волноваться, что она едва не умерла и если бы не доктор Круглов, то непременно умерла бы. Конечно, не рассказать его матери что-то, если она спрашивает, вообще немыслимо. Но могла бы посопротивляться, а ведь к гадалке не ходи — выболтала все сразу же. И всего-то они вместе на стол накрыли, пока он был в душе.

— Садитесь кушать, дети.

И эта фраза тоже была привычной — когда в очередном новом городе, куда переводили по службе отца, у Никиты появлялись приятели, то часто местом их сборов оказывалась квартира, выделенная Радецким. Мать готовила нехитрое угощение — не держать же детей впроголодь! — и звала всех к столу, даже если на столе было только варенье, чай и нарезанный аккуратными ломтями белый хлеб. Чем богаты, тем и рады.

— Самое главное — совершенно непонятно, зачем все это проделали. — Мать задумчиво смотрит на Никиту. — Ты сам-то что думаешь?

Никите очень не хочется обсуждать убийство с матерью. Он боится взволновать ее: мать вида не покажет, а все равно будет переживать, думать об этом, представлять всякие ужасы, опасности. И закончится это снова больницей, а там… да ну, подумать страшно.

Вот только мать об этих его страхах ничего не знает. Сидит себе как ни в чем не бывало, с Лепехиной о разной ерунде болтает. А старший менеджер уже и не плачет, освоилась совсем, словно и не висел сегодня убитый кладовщик на месте утреннего пугала.

Никиту клонит в сон, и ему категорически не нравится мысль о том, что ему еще везти Лепехину на край географии. Вызвать бы такси нервной девице, и пусть катится на свою улицу Лизы Чайкиной, а он хочет спать.

— Иди спать, Никитка, ты совсем сонный. Ложись у меня, чтоб мы тебе своей болтовней не мешали, я чистое белье там для тебя постелила. — Мать трогает Никиту за плечо. — А мы тут еще поболтаем немного. Машинка достирает, нужно будет развесить стирку.