«Ничего особенного», – сказал кот

– Чтобы чужаки боялись, – яростным полушепотом ответила она. – Они должны помнить, что Земля – это наша святыня и всегда такой останется. И пусть знают, что пусть даже они временно получили в руки хлыст, но эта планета им не принадлежит и никогда не будет принадлежать. – А потом ни с того ни с сего рассмеялась: – А ты видел, какая рожа сделалась у этой синей костлявой дряни? Она же совершенно позеленела!

– Кто же ты такая, Мэри О’Рейлли? – спросил я ее ночью, когда мы, скользкие от пота, раскинулись, обнаженные, на смятых простынях. Весь день я думал и понял, насколько мало она мне говорила о себе. Ее тело я знал куда лучше, чем ее мысли. – Что ты любишь и чего не любишь? На что ты надеешься и чего боишься? Что сделало тебя музыкантом и кем ты хочешь стать, когда повзрослеешь? – Я старался придать своим словам шутливый тон, но вопросы мои были как нельзя более серьезны.

– Слава богу, музыка всегда была со мною. Музыка стала моим спасением.

– Каким образом?

– Мои родители умерли на самом исходе войны. Я была еще ребенком, и меня поместили в сиротский приют, который совместно финансировали американцы и пришельцы. Это было частью компании по умиротворению покоренных народов. Нас растили как граждан вселенной, стараясь стереть всякие признаки национальности. Мы не слышали ни слова по-ирландски, не знали ничего о нашей истории или культуре. Только Древние Греция да Рим и Альдебаранский союз. И хвала Господу за нашу музыку! Как ни старались воспитатели привить нам легкое отношение к ней, как ни пытались внушить, что она лишь никчемное бряканье и бумканье, бездумные пляски для времяпрепровождения. Но мы-то понимали ее подрывную силу. Разумом мы сумели вырваться на свободу задолго до того, как нас в реальности выпустили из приюта.

Она все время говорила «мы», «нас» и «нам».

– Мэри, я ведь спрашивал совсем не об этом. Ты сейчас произнесла политическую речь. А я хочу узнать, кто ты есть на самом деле. Как человек.

Ее лицо окаменело.

– Я и есть то, что я есть. Ирландка. Музыкант. Патриот. Шалава, путающаяся с американским плейбоем.

Я почувствовал себя так, будто она залепила мне пощечину, но все же сумел сохранить улыбку на лице:

– Ты несправедлива.

Знаете, когда обнаженная женщина смотрит на тебя так, как посмотрела тогда Мэри, делается не на шутку страшно.

– Неужели? Разве ты не покидаешь планету через два дня? Или, может быть, ты намерен взять меня с собой? Ну-ка, расскажи, как ты все это себе представляешь!

Я потянулся к бутылке виски, стоявшей подле кровати. Мы почти опустошили ее, но на добрый глоток еще оставалось.

– Если мы так и не сблизились по-настоящему, то разве моя в этом вина? Ты с самого начала знала, что я без ума от тебя. Но ты даже не… о, да будь оно все проклято! – Я осушил бутылку до дна. – Вообще, какого черта тебе от меня нужно? Хотя бы это скажи. Сомневаюсь, что ты сама знаешь.

Мэри в ярости кинулась на меня, я выронил бутылку, оторвал ее от себя и схватил за запястья. Она до крови укусила меня за руку, а когда я попытался оттолкнуть ее, опрокинула меня на спину и уселась сверху.

Так что мы не помирились, а, так сказать, перетрахали нашу ссору.

Той ночью я так и не уснул. В отличие от Мэри. Если она решала, что нужно спать, то засыпала, несмотря ни на что. Ну а я несколько часов сидел, не отводя взгляда от ее лица, озаренного лунным светом. Резкие, решительные черты. Сильное лицо, без малейшей склонности к компромиссам. Определенно, я влюбился не в ту женщину, в какую следовало. И что еще хуже, послезавтра мне предстояло отбыть в дальние миры. Я строил всю свою жизнь ради именно этого поворота. Никакого запасного плана у меня не было.

Вряд ли можно было рассчитывать, понять за оставшееся мне непродолжительное время истинную природу моих чувств к Мэри, не говоря уже о ее чувствах ко мне. Я любил ее, в этом не могло быть никаких сомнений, но меня отталкивала ее злая напористость, ее вызывающая манера разговора, ее высокомерная уверенность в том, что я сделаю все, чего она от меня захочет. Я желал ее всем своим существом, но ровно в той же мере я хотел никогда больше не видеть ее. Передо мною были раскрыты все чудеса и богатства вселенной. Я имел гарантированное будущее.

И, видит Бог, если бы она попросила меня остаться, я не задумавшись отказался бы от всего этого.

Утром мы гипертранспортом переместились в Голуэй и осмотрели его оплавленные развалины.

– На западе сопротивление было самым упорным, – сказала Мэри. – Все страны Земли, одна за другой, просили мира, и даже в Дублине заговорили о примирении. Но мы все равно продолжали сражаться. И тогда пришельцы поместили на геостационарной орбите военный корабль и обратили против нас свое чудовищное оружие. Прекрасный портовый город превратился в стекло. Корабли разбило о берег. Собор обрушился под собственной тяжестью. С тех пор здесь никто не живет.