Ничего себе Россия!

В виде призрака когда-то грозной и величественной Большой сцены появилась Елена Образцова – Графиня, немного развеяв тоску своей победительной поступью и филигранной отделкой каждой интонации и каждого жеста. Но то был отдельный концертный номер.

Между тем рядом с Новой сценой кипит – как мы все надеемся – реконструкция сцены главной. Мы очень ждем, что она когда-нибудь откроется и слухи о том, что вместо реконструкции Большого театра идет активная добыча золота из подземных вод, неосновательны. Но когда и если Большой будет восстановлен в полном блеске архитектуры – чем заполнится его сцена? И в каком состоянии к тому времени будет его труппа, оперная и балетная?

Перед глазами – свежий драматический пример. В прошлом году произошло торжественное открытие реконструированного Александринского театра в Петербурге. К реконструкции претензий нет – сделали качественно и со вкусом. Прошло более года, и смотреть на этой красивой сцене, в общем, нечего. Руководитель Александринского театра Валерий Фокин (возглавляющий также Центр имени Мейерхольда в Москве, обширное, по последнему слову техники оборудованное здание, где изредка идут гастрольные спектакли, и более ничего) поставил только один спектакль – «Живой труп» Л. Толстого. Зрелище оригинальное, поскольку оттуда выкинута напрочь цыганская тема, а действие крутится вокруг шахты лифта в подъезде. Кроме того, в труппе нет актера, способного сыграть Федю Протасова, главного героя толстовской пьесы. Труппа Александринки вообще ужасно разбалансирована, не выстроена толком, в ней не хватает многих амплуа и совсем провал с молодыми героями, а без них какой театр-то может быть? «Живой труп» собрал на премьере знатоков, у которых еще теплится кое-какое любопытство, дальше в театр пошел рядовой зритель – а для него на императорской сцене ничего не припасено. Итак, Александринка сегодня – идеальная площадка для гастролей. Собственного творческого содержания почти не имеет. Тем не менее Валерий Фокин вот выбрал время и похоронил еще и «Пиковую даму» в Большом театре.

В чем же дело? Разве Валерий Фокин – такое уж пустое место? Конечно, нет. Это был один из интереснейших режиссеров страны когда-то. Он ставил отличные спектакли в «Современнике», ставил в театре имени Ермоловой, он понимал и чувствовал актеров. Но, выражаясь нынешним языком, менеджмент – это одно, а креатив – другое. Фокин стал первоклассным менеджером – но та часть разума, что рождала творческие идеи, осталась, видимо, в лихорадке освоения пространств и бюджетов, без питания. Потому что творческая часть разума требует другой пищи. И другого стиля жизни. Нельзя одновременно считать возможную прибыль и придумывать, как решить сцену карточной игры у Чайковского. Поэтому сцена не решена никак – люди в черном вяло хлопают в ладоши (якобы карты мечут), а Герман, почему-то в нижнем белье, поет (вернее, пытается спеть) «Вся наша жизнь – игра…»

Незаурядные менеджерские таланты проявляет и руководитель Мариинского театра, выдающийся дирижер Валерий Гергиев. Он тоже стремится осваивать пространство как можно активнее. Выстроена Третья сцена (ужасающая по дурновкусию, но это уже – в духе всего нового строительства в Питере, где дурной вкус принят за стиль). Вторую сцену Мариинки, ради которой снесли целый квартал на Крюковом канале, построить так и не могут. Говорят, при попытке забить сваи, бунтуют подземные воды (геологов в Питере традиционно «забывают» спросить, что там с почвой). Ну хорошо, пусть все эти сцены будут выстроены – и Вторая, и еще один проект Гергиева – Дворец фестивалей в Новой Голландии, ради которого сейчас на острове снесены все сооружения «не имеющие исторической ценности». Допустим, что эти бесконечные сцены Мариинского театра такую ценность будут иметь. Но что там показывать-то? Неужели Валерий Гергиев, подобно демону, размножившись по числу сцен, станет дирижировать одновременно в четырех-пяти местах? Ведь тот репертуар, что имеет сейчас Первая, главная, Мариинка, далеко не превосходен.

В Мариинском театре есть сильные артисты – и в оперной, и в балетной труппе. Неизменно на высоте оркестр. Это еще есть, и это – главное сокровище театра. Но в формировании репертуара не видно никакой особой «мысли», направления, строгости, главного русла. Многие оперные постановки выживают один сезон. На всем печать какого-то легкомыслия, скоропалительности, неосновательности. Нужно ли в такой ситуации гнаться за лишним пространством? Ради чего?

Что вообще происходит с бывшими «императорскими» театрами? Они защищены государством, они без труда находят себе покровителей, они не стеснены в средствах. Что мешает им углубленно заняться творчеством и оправдать и большой отпущенный им кредит государственного и зрительского доверия, и немалые денежные средства?