Ничей ее монстр

— У меня через два часа первый перерыв. Я должна к этому времени убрать вашу комнату, накормить вас завтраком и провести в кабинет.

— Кормить будешь псов на улице и хомяков с рыбками, ясно? И убирать ты здесь не будешь. Мне принесешь завтрак через два часа в мой кабинет. И все. И что я тебя больше не видел.

Привыкнув к темноте, я теперь видела его лицо более отчетливо. Зарос бородой, брови косматые нависли над глазами, которые поблескивали в полумраке, и я так и не смогла понять смотрит он на меня или нет. Пока что еще не приходило осознание, что не видит… совсем не приходило. И внутри взрывалось разочарованием и одновременно облегчением, что не узнал.

— Через два часа у меня начнется перерыв.

— Значит не пойдешь на перерыв.

— Я нанялась на работу, а мне в рабыни.

— Тебя ввели в заблуждение. Здесь нет работы. Только полное подчинение или вали отсюда на все четыре стороны, если не устраивает.

— Я встала в семь утра, чтобы убрать в вашей комнате. А вчера легла в час ночи потому что разгребала хлам в вашем флигеле, куда меня поселили.

Он расхохотался. Так знакомо, раскатисто и так пренебрежительно, что у меня прошла дрожь ярости по всему телу.

— А я сегодня встаю в десять и мне плевать во сколько ты встала и что ты делала. Мне вообще на тебя плевать. Ты вылетишь отсюда вон уже сегодня.

— У меня три дня. Вы сами их дали.

— Ты не продержишься и одного.

Развернулся и растворился в своей темноте, а я так и осталась стоять в дверях, как идиотка. Если я сейчас отсюда уйду это будет мой провал. Мой полный и первый проигрыш. И он окажется прав.

— Боитесь, что кто-то увидит вас беспомощным? Боитесь света? Гоните людей, потому что они не должны видеть вас слабым? Нападение на врага первым лучшая тактика?

В эту секунду раздался хлопок и включился свет. Я тут же резко зажмурилась. Не знаю почему. Мне вдруг стало страшно.

— Готов поклясться, что ты сейчас закрыла глаза, — и снова захохотал. — как и все трусливые идиотки, которые приходили сюда до тебя и пытались умничать. Но ты превзошла всех. Мне даже стало интересно. Впервые. Давай, не будь предсказуемой. Удиви меня.

И я тут же распахнула глаза, чтобы вздрогнуть и сдержать стон, застрявший в пересохшем горле. Стоит посередине комнаты в расстегнутой мятой рубашке, не заправленной в штаны, и босиком. Такой сильный и слабый одновременно. Такой не похожий на себя и в тоже время это ведь он… Просто изломанный, битый, израненный. Это было дикое мгновение. Сумасшедшее. Мгновение, когда мне захотелось заорать и броситься к нему, обхватить сильную шею дрожащими руками, спрятать лицо у него на груди, втянуть знакомый запах тела, прижаться губами к пульсирующей жилке возле уха. Как я истосковалась, как я дико соскучилась по нему, как невыносимо было быть вдали от него все это время и… ненавидеть его. Ненавидеть изо дня в день так сильно, а потом ощутить, как эта ненависть разбилась вдребезги. Задержала дыхание рассматривая лицо Захара… Нет, он почти не изменился. Только стало намного больше седых волос на висках, они серебрились в бороде, между бровей пролегла глубокая складка… С ужасом посмотрела ему в глаза и… замерла. Нет, у него не было изуродованных глаз, опущенных век, бельма, или страшных зрачков. Это были все те же волчьи глаза. Огромные, с тяжелыми веками, длинными ресницами. Светлые до невозможности и холодные, как арктические льды. Я бы может и не догадалась, что он слепой если бы не взгляд. Он проходил сквозь пространство. Он смотрел куда-то вне измерения и вне законов природы. Взгляд, которого на самом деле нет. Я никогда раньше не видела слепых людей и оказывается это жутко понимать, что человек смотрит не на тебя, а сквозь тебя.

И на виске из-под волос виднеется тонкий шрам, спускающийся к уголку левого глаза, задевая висок и прячется в бороде. Засаднило шубы от желания прижаться к этому шраму губами. Боже! Неужели когда-то я имела на это право. Когда-то я могла целовать его лицо, трогать своими губами его полную нижнюю губу и сходить с ума от этой вседозволенности.

Но как же он красив даже с этим шрамом, заросший с этим пустым взглядом и бледным лицом. Все тот же лоск, тот же налет ничем не стираемого аристократизма. Гордость в повороте головы, осанке, вздернутом вверх подбородке. Он похож на раненого волка, загнанного в ловушку, волка, которого искалечили, но не убили и теперь он готов порвать каждого, кто пытается проникнуть на его территорию.

Осмотрелась вокруг — дикий хаос. Немыслимый бардак. Все перевернуто, свалено в кучу. Вещи клубком валяются в кресле. И я вдруг отчетливо понимаю, что в это логово никто и никогда не входил. Здесь не убирали. Он не впускал.

— Насмотрелась? Удовлетворила больное любопытство? Теперь давай — выметайся. Спектакль окончен.

— У вас помятая рубашка.

Не знаю зачем я это сказала. Оно вырвалось само. Наверное, потому что раньше на его рубашке нельзя было найти ни единой складки.

— Что? — он скривился, словно не расслышал меня.

— У вас помятая рубашка. Ее надо погладить.

— Какая разница? Разве это кто-то видит?