Ничейная земля

А теперь смелее, смелее, но все же до полной ясности далеко; да и раскроют ли они карты? А вдруг вместо карт у них в руках просто белые картонки? Так тоже бывает: оба партнера поднимают ставки и глядят на прямоугольники, на которых ничего нет, даже чернильной пометки…

Однако Ратиган, кажется, стал менее насторожен и более болтлив.

— Правые, ведь это правые, пан полковник, поднимают антинемецкую бузу. Я понимаю, из-за чего это происходит: никаких уступок, все дело в польских традициях, в нашей многовековой повышенной чувствительности; князь Юзеф Понятовский точно такой же: все или ничего, и, пришпорив коня, ринулся в пропасть, но действительно ли нет условий для ведения диалога? Я сказал бы иначе: разве не существует необходимость ведения диалога, очевидная для каждого мыслящего политика, который знает, что обстановка сейчас плохая, но она плохая — временно, ибо конъюнктура не является величиной постоянной…

— Никто нам диалога не предлагает, пан Ратиган.

Казалось, что Ратиган не слышит.

— Любой выход лучше, чем авантюра, пан полковник.

— Любой?

— Конечно, в разумных пределах, — поспешил заверить Ратиган. — Но вряд ли возможно разумное решение, если оно связано с истерией и если нет достаточного авторитета, чтобы положить конец этой истерии. Авторитет — это главное, пан полковник, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, авторитет и вождь, который так же, как великий маршал…

— Отсюда следует, пан Ратиган, — прервал его полковник, — вы за то, чтобы принять немецкие требования, если таковые будут представлены…

— Мне кажется, что слово «принять», — финансист, казалось, теперь вел себя более осторожно, а его рука застыла между чашкой и рюмкой, — не передает того, что я хочу сказать. Я сказал: диалог. Требования или предложения, как вы хорошо знаете, имеются, существуют, если даже не были точно сформулированы на дипломатическом языке…

— Уж больно это двусмысленно…

— …и являются материалом, который следует изучить, — продолжал Ратиган. — Министр Бек, без сомнения, согласился бы со мной, но у него нет условий для того, чтобы их изучить.

Теперь Ратиган уже нагло смотрел на полковника.

— В польско-немецких отношениях, — объяснял он, — не должно существовать вопросов-табу, которых нельзя касаться по самой их природе. Уступая, можно ждать компенсации, и нетрудно себе представить, что она будет выгодной. Впрочем, нам выгодна уже сама возможность избежать сейчас, именно в ближайшее время, такой ситуации, которая могла бы стать опасной. Должен ли я говорить яснее?

— Нет.

— Мой любимый вид спорта — это альпинизм, пан полковник. Что, не похоже? Я Закопане предпочитаю Сан-Морицу. И вот как я себе это представляю: я должен покорить гору, с которой открывается красивый вид, и мне нужно какое-то время для того, чтобы туда взобраться. Время любой ценой. Впрочем, канцлер Гитлер, — неожиданно Ратиган заговорил другим тоном, — неоднократно подчеркивая, что он заинтересован в независимости Польши. Каждая польская дивизия на восточной границе, говорил он, сбережет нам одну немецкую дивизию. Это может быть козырем для Польши… Да разве мало было в нашей истории необдуманных поступков?

— Вы не понимаете истории Польши, пан Ратиган, — неожиданно резко прервал его полковник. — Не польское безумие, а то, что поляков ставили в безвыходное положение, когда нам только оставалось показать миру и себе, что мы еще существуем, вот суть этой истории… Я не игнорирую, — смягчил он свой тон, — ни эластичности, ни конъюнктуры, но если нас вынудят…

В этот момент Ратиган напоминал хищника, который на мгновение растерялся.

— Именно в этом дело, пан полковник, в этом дело, — поспешил он. — Без истерики, но с достоинством. Даже большие народы умели уступать. Ведь я к вам пришел, — продолжал Ратиган, — с огромным доверием. В Польше много разумных людей, назову хотя бы министра Чепека или министра Грабовского. Однако вы, пан полковник…

— Хватит.

— Я хочу, чтобы вы знали, что я в вашем распоряжении, что весь мой капитал, говорю не только от своего имени…

Ратиган замолчал, видимо, ему показалось, что Вацлав Ян его не слушает. В наступающих сумерках лицо полковника — Ратиган видел только его профиль — напоминало гипсовую маску. Финансист ждал, не зная, говорить ли ему дальше.

— Спасибо, — услышал он наконец.

— Могу ли я в ближайшие дни позвонить вам, пан полковник?

— Да.

А теперь перед Вацлавом Яном сидел Завиша и ждал объяснений, именно объяснений, а сознание того, что все же придется их давать, казалось унизительным.