Ничейной земли не бывает

— Иногда меня просто охватывает страх, — продолжал Бредов. — У них же нет никаких идеалов! Все цели и желания сводятся к приобретательству. — Постепенно он заговорил более миролюбиво. — Мы костьми ложились, трудясь на благо нашего государства, а они только корчат недовольные рожи. Как дети, которые ждали, что после окончания школы им подарят мопед, а вместо этого получили велосипед. Иногда мне кажется, что свои двадцать лет они прожили вовсе не здесь, а где-то там, вдалеке, и к нам только что приехали. И мне становится страшно, а тебе?

Ничего не ответив, Шанц кивнул. Он хотел, чтобы Бредов выговорился до конца. Шанца интересовало, действительно ли полковника волновало его мнение или он просто хотел выговориться после неудавшейся беседы с солдатами и теперь искал причину собственной неудачи.

— В чем тут дело? — продолжал Бредов. — Почему они такие? Объясни мне это!

— Ты все несколько упрощаешь, Генрих. Хочешь, чтобы я растолковал тебе то, что объяснить очень трудно. Это можно понять только в том случае, если ты постоянно находишься среди солдат. Но когда ты, придя в подразделения, интересуешься прежде всего начищенными сапогами, то у тебя не остается времени побеседовать с их владельцами. Может, эти молодые люди потому такими и выросли, что на гражданке сталкивались лишь с теми, кто постоянно ругал их, упрекал и подозревал во всех смертных грехах вместо того, чтобы дать ответ на поставленные вопросы.

— А теперь ты все упрощаешь, Карл. Молодое поколение! Завтрашние хозяева жизни! Это лозунги, но на деле все обстоит иначе. Разве можно им доверить будущее? Они же не уберегут его. Убеждения для них ничего не значат, самое важное — это вещи. Дисциплина и порядок, умение отказаться от чего-то личного в интересах общего дела — где это у них? Вряд ли кто-либо из этих ребят захочет сделать по своей инициативе чуть больше, чем необходимо. Я лично их не понимаю, и это меня очень огорчает.

Бредов переложил шишку из одной руки в другую, а затем бросил ее в ближайшее дерево.

— Какой батальон полетит на вертолетах? — спросил Шанц.

— Первый.

— Значит, и рота Пульмейера?

Бредов кивнул.

— Я на твоем месте возражал бы, — посоветовал Шанц. — Я предложил бы командиру дивизии другие роты. Как нее ты можешь такую сложную боевую задачу доверить этим равнодушным, недисциплинированным и эгоистичным, как ты говоришь, парням?

Бредов ничего не ответил. Он встал и принялся ходить взад и вперед, с силой вдавливая каблуки в землю. Шанц продолжал говорить. Он высказал все, что у него накипело по отношению к Бредову. Он понимал, что оперативные способности Бредова хороши в штабе, но ведь ему слишком часто приходится иметь дело с солдатами. Разве может он командовать ими, если не понимает их и не доверяет им?

— Меня удивляет, что ты до сих пор все еще служишь в армии, Генрих. Если верить тебе, то выходит, что эти люди не в состоянии выиграть даже самого маленького боя. Может быть, ты считаешь, что ты здесь единственный настоящий коммунист, которого к тому же заставляют заниматься бесполезным делом?

Бредов замедлил шаг, но не остановился. Будто заведенный, он продолжал ходить взад и вперед.

— Тебя-то, конечно, они нисколько не волнуют? — спросил он наконец.

— Да, меня волнуют не они, — откровенно признался Шанц. — Меня беспокоит судьба таких людей, которые, как ты, не верят в молодежь и в каждом их вопросе видят провокацию. Разве это вина восемнадцатилетних и двадцатилетних юношей, что слова «классовая борьба» им знакомы только по книгам, а понятие «классовый враг» они воспринимают как исторический термин? Для тебя эти слова имеют свой смысл, а для них — свой. Перед ними классовый враг выступает не с резиновой дубинкой и не с винтовкой, а с различным дефицитным барахлом, и вид у него вовсе не такой, какой сразу вызвал бы ненависть. А ты кричишь на них и, вместо того чтобы помочь им разобраться, что к чему, только отталкиваешь от себя. В результате же некоторые из них действительно превращаются в тех, за кого ты их принимаешь.

Бредов остановился перед Шанцем, и тот невольно взглянул на его сапоги — блестящие, начищенные сапоги, только на левом носке и на подъеме проступило несколько коричневых пятен. Шанцу вдруг захотелось запачкать эти сапоги, залепить их землей.

— Все? — спросил Бредов.

Шанц кивнул:

— На сегодня все, Генрих. Я многое мог бы тебе сказать, но пока с тебя довольно. И вот еще что. — Он встал и, посмотрев полковнику в лицо, добавил: — Знаешь, когда-нибудь мы будем отстранять от работы тех, кто своей заносчивостью и начетничеством наносит больше вреда, чем пользы.