Ничем не интересуюсь, но всё знаю

Яблочкин сам добывал грибы, покупал у старушек на станции.

Я помню, как Данелия ел этот суп из алюминиевой кастрюльки. Он низко опускал лицо и орудовал ложкой: черпал и в рот, черпал и в рот. Должно быть, суп был отменный.

Данелия восстанавливался с опережением и выходил на работу.

Иногда я общалась с Яблочкиным на посторонние темы. Беседы были однообразны. Александр Ефремович говорил только о своей жене: Лоронька, Лоронька…

– Я купил ящик зубной пасты, – поведал он.

– А зачем так много? – удивилась я.

– Чтобы Лоронька не заморачивалась…

Я думала про себя: что там за Лоронька? Какая-нибудь тетка с большим задом и сиськами как футбольные мячи. Пожилые евреи любят эти формы.

Память подсовывает еще одну картину.

На «Мосфильме» существовало экспериментальное объединение. Им руководил Чухрай Григорий Наумович.

Я вхожу в приемную – не помню зачем. Вижу секретаршу Чухрая – копия Суламифь – главная любовь царя Соломона. На секретарше сандалии без каблука, шнурки обвивают ногу почти до колена, буквально Древний Рим. Глаза – озера, в которых отражаются белые облака. Русые локоны на плечах. Возраст – между двадцатью и тридцатью.

В моей голове пронеслась мысль: какая красота… Кто же ее Соломон?

Оказалось, Саша Яблочкин. Всего-то: престарелый, маленький и лысый. Статус директора в группе приравнивался к бухгалтерскому. В кино царит режиссер-постановщик. Это – верховный главнокомандующий, а директор – просто обслуживающий персонал.

Когда я узнала, что эта Суламифь та самая Лоронька Яблочкина, у меня глаза вылезли на лоб. Я стала размышлять: что бы это значило? Яблочкина я понимала: увидел Жар-птицу и ухватил за хвост. И поймал. А Лора? Что ее прибило к этим берегам? Горестный опыт предыдущих любовей? Несчастная любовь к кому-то недосягаемому?

Я пробовала поставить себя на ее место. Пошла бы я за Яблочкина? Никогда. Но и он тоже не соблазнился бы на мою кандидатуру.

Я – скорее Клеопатра, желающая власти. А мужчинам нужна Суламифь, желающая только любви и умеющая выстроить эту любовь.

Фильм «Афоня» снят. И смонтирован. Настал день сдачи руководству. Это был не день, а утро, десять часов.

Вся группа собралась на третьем этаже. Там помещался просмотровый зал и кабинет директора.

Ждали директора, кажется, это был Сизов.

Появился Данелия в выходном темно-синем костюме. Все подтянулись, ощущая важность момента.

И в эту минуту вбежал второй режиссер с вытаращенными глазами и произнес на выдохе:

– Яблочкин умер!

Группа обомлела.

– Когда?

– Только что. В проходной.

Яблочкин бежал на «Мосфильм», торопился на сдачу картины и умер в проходной. Тромб оторвался. А это – как расстрел. Тромб – пуля.

Не надо было торопиться. Шел бы спокойно, и ничего бы не случилось.

Все замерли. Никто не ожидал такого черного зигзага.

Отворилась дверь. Вошел Сизов, тяжелый, хмурый, величественный. Не глядя, прошел в просмотровый зал. Данелия двинулся следом, молча. Группа – за Данелией, тоже молча.

Просмотр следовало отменить. Это должен был сделать Данелия. Но все произошло так быстро, так единомоментно: известие о смерти, явление Сизова и важность события – сдача фильма руководству. Данелия потратил на «Афоню» не меньше двух лет времени, не меньше километра нервов и канистры крови. Приемка фильма – что-то вроде рождения ребенка. Что может остановить роды?

Все вошли в просмотровый зал. Свет погас. Куравлев царил на экране со своей фирменной улыбкой. Группа подавленно молчала. Никто не смеялся. Какой может быть смех, когда мертвый Саша Яблочкин в проходной дожидается машину скорой помощи?

Фильм был принят, одобрен. Данелия скинул тигра с плеч. И тогда подступило чувство вины перед своим директором. Надо было отменить просмотр, проявить уважение к жизни и смерти преданного человека.

Угрызаемый чувством вины, Данелия организовал пышные поминки. В ресторане Дома кино накрыли столы, собрались киношники, чтобы помянуть добрым словом. Был приглашен маленький оркестрик, который принимал участие в фильме «Афоня»: четыре женщины – немолодые и толстые. Солистка – старая татарка с усами. Усы – небольшие, но заметные. Она аккомпанировала себе на аккордеоне и пела хрипловатым голосом: «Милый че, да милый че, навалился на плечо». Получалось вполне талантливо, трогательно и смешно. Где Данелия нашел этот оркестрик? Но нашел.

Произносили тосты, Яблочкина любили, отдавали должное, он был прирожденный администратор, Моцарт своего дела. Не халтурил, не хитрил, не крал. Ценил талантливых людей, служил им.

Данелия не мог забыть кастрюльку с супом и тихо напивался.

Постепенно вся компания расслабилась, торжественные тосты были произнесены. Настало время общения, отдыха, как всегда бывает на поминках: забыли, по какому поводу собрались.

К Данелии подошел Солоницын с рюмкой. Стал говорить благодарственные слова. Он искренне восхищался творчеством Данелии, его юмором, честностью, глубиной.

Я смотрела на Анатолия Солоницына. Он был красивый и некрасивый одновременно. Все запомнили его в роли Андрея Рублева в фильме Тарковского. Больше Солоницын подобной роли не получал. И неудивительно. Тарковских много не бывает.