Ничьи дети (сборник)

Вадим Петрович находился совсем рядом. Психологически к этому трудно было привыкнуть, и это постоянно беспокоило Кочина. Ему казалось, это не обман чувств, а реальность, необъяснимая реальность, с которой он уже полностью освоился, осталось только понять. Еще во время монтажа аппаратуры, когда что-то не ладилось в одном из блоков, они консультировали Кочина: Шокальский рисовал чертежик, а Вадим Петрович передавал. И там была одна линия… одна жирная карандашная линия, которую Шокальский вписал совсем не туда, а в ней-то и состояла вся загвоздка. И тогда в нетерпении Кочин провел ногтем по бумаге… то есть он опять протянул руку в сторону чертежа и наткнулся на обшивку кабины. Но старик Шокальский почему-то сразу понял. Пожалуй, эта странная иллюзия больше всего тревожила Кочина в последние перед экспериментом дни. Он попробовал объяснить это Вадиму Петровичу, Шокальскому, Локтеву, там посовещались, но не нашли ничего странного.

— А вас не смущает, что мы в Москве видим крупным планом диктора московского телевидения? — спросил Шокальский. — Вероятно, крупность изображения — величина изначальная.

— Меня тревожит не крупность, а мнимое отсутствие расстояния. Но это так смутно, я ничего не могу объяснить толком…

— Вы не чувствуете пространства? — не глядя в глаза, спросил Вадим Петрович. Кочину показалось, он хочет сказать еще что-то, но перебил Шокальский:

— Обычная иллюзия! — Это предназначалось не для Кочина, но Вадим Петрович незаметно для себя, механически передавал. — Думать, что пространство исчезает лишь потому, что ты его не воспринимаешь — чистейший идеализм. Наш дорогой Володя хромает в философии.

Что они могли объяснить, если сами не чувствовали этого!

Последний сеанс состоялся за два часа до начала решающего эксперимента. На прощанье Вадим Петрович мысленно обнял Кочина, и Кочин увидел это скупое мужское объятие как бы со стороны, и у него сдавило горло, и он тоже мысленно обнял Вадима Петровича, хотя Вадим Петрович видеть этого, разумеется, не мог, и жену, и сына, и всех, всех…

И сразу сел в кресло и начал поудобнее прилаживать свой мотоциклетный шлем, связанный гибким кабелем с усилительной аппаратурой. Потом выверил показания приборов. Потом принял «допинг», подождал и подал команду в микрофон:

— Включение.

И на всякий случай тронул повлажневшей рукой талисман.

Он ждал два часа, сосредоточившись, сжавшись, готовый к любым неожиданностям. Перед ним был микрофон, тетрадь, карандаш. Остроумная аппаратура ограждала его от помех — от мыслей всех людей Земли. Два часа он напряженно всматривался внутренним зрением в бездну Вселенной — Вселенная была пуста.

— Одно из двух, — сказал он после сеанса Вадиму Петровичу, — или мы в нашей Галактике одни-одинешеньки, или я слишком слаб, чтобы увидеть их.

Там, на Земле, старик Шокальский даже вскочил со стула.

— Скажи ему, Вадим Петрович, скажи, передай: или ты слишком нетерпелив! Именно, именно! Ишь ты, захотел за час узреть все тайны мира! А если придется год просидеть на спутнике, у тебя терпения хватит?

— Хватит! — крикнул Кочин в микрофон.

«Неужели это? — вдруг ожгло его. — Неужели я готов просидеть здесь и год, и пять лет, без Кати, без Костьки, чтобы только доказать всемогущество мысли? Чтобы открыть себе себя и человечеству — человека? — Ха, да ты, кажется, тоже чокнулся, Кочин! Недаром врачи считают, что телепатия — удел психически больных. — Но врачей ни разу не трясло от азарта, как трясло меня, когда я ловил чужую мысль, недоступную никому. А может, наоборот, только телепаты здоровы, а все прочие больны, и я излечу человечество от недуга? Верну утраченную способность видеть… слышать… чувствовать на расстоянии? — Ай да Кочин, ну и пижон! Да ты и в самом деле возомнил себя богом?! — Каким там к черту богом! Бог, прикованный к спутнику. Бог, мечтающий о селедке. Я всего лишь старший научный сотрудник с окладом 250 рублей. Но какие перспективы! И неужели это может сделать только один человек на свете — я? Тогда, разрази меня гром, сделаю!»

И снова шлем, снова «допинг», снова сухая команда «включение» — и собранность, внимание, азарт, не человек — телепатический приемник. Неужели и впрямь сидеть здесь год? А если действительно нет во Вселенной ни одного дурака, который стал бы передавать свои мысли неведомо кому? А если вообще нет ни умных, ни дураков нигде больше, кроме как на Земле? Тогда, дорогой товарищ Кочин, ты — первый дурак Вселенной. Ничего, ничего, это даже почетно — хоть здесь быть первым!..

* * *

Во время восьмого сеанса, когда раздалась команда «включение», все, как обычно, сидели на пункте управления, уже привыкшие к тщетному ожиданию чего-нибудь «новенького». Настроение было кислое, особенно у Вадима Петровича. И вдруг а динамике, молчавшем в течение семи сеансов, раздался голос Кочина, искаженный волнением,

— Вижу… Я вижу его!

Все вскочили, все бросились к динамику, хотя и без того было отлично слышно.