Ничьи дети (сборник)

«Почти сложившийся человек» деловито переходил улицу внизу. Только что приехала поливальная машина. Костька шлепнул ногой по лужице, полюбовался своим пестрым творением на асфальте, озабоченно оглянулся, не увидел ли кто, и с независимым видом зашагал дальше.

А тем временем его отец, за которого сыну приходится краснеть, торопливо собрал чемоданчик и укатил в один из городков космонавтов, где его включили в группу подготовки.

Кочин потер лоб, обвел взглядом уже привычную полусферу спутника и почти физически ощутил под рукой Костькины непослушные вихры.

«Какая-то немыслимая гонка: едва закончится один эксперимент, уже нужно выезжать на второй и думать о третьем. С этой гонкой и сына прозевал. В голове у мальчишки одна техника. Впрочем, кого винить! Вот уже год, наверное, собираешься рассказать ему древнегреческие мифы. Маленький человек должен прежде узнать и оценить человека, а потом пусть, коли будет охота, изучает машину. Вернусь со спутника, уж тогда непременно… — Но тут он вспомнил, что и прежде не раз думал так же и зарекался, а вот — ничего не сделал. — Безответственное создание! Это же твой сын, единственный твой наследник на земле. Оставь хоть в нем частицу себя — в нем твое бессмертие!

Каким делом, какой общественной пользой оправдаешься ты перед мальчишкой? Перед его честными глазами? Только оглядываясь на детей, мы примечаем, с какой сумасшедшей скоростью несет нас по жизни. И нужно найти силы и остановиться, чтобы подумать о своем бессмертии — худеньком, со слезами на глазах, в куцем пиджачке…

Ан нет, некогда человеку, спешит, гонит в хвост и в гриву. А куда спешить? Зачем? Чего ради?»

Кочин оттолкнулся ногой, закрутил кресло. Один оборот… два… три.

Действительно, с каких это пор он стал таким? Давно ли еще говорила Катя: «Кочин, чтобы свернуть горы, тебе не хватает только тщеславия», И вот он чувствует себя в состоянии свернуть горы, а тщеславия не прибавилось. Шумная слава эстрадного экстрасенса его нисколько не прельщает. А что прельщает? Во всяком случае, не слава. Разве что… истина. Точнее — тернистые пути ее познания.

Жил человек, спокойный, тихий, по природе домосед, больше всего на свете не любил командировок. Всегда довольствовался малым, во всем был вторым: и в учебе, и в гимнастике, и потом в науке и умом и остроумием, и характером, — а кто-то другой был первым. И никогда никому не завидовал, не рвался в первые, и без того было хорошо.

И вдруг — словно подменили человека: поездка за поездкой, опыт за опытом, и конца им не видно. Магнитная камера, подводная лодка, центрифуга, батут, сверхзвуковые истребители, спутник… И кто знает, что дальше. Да и что дальше только звезды! А ему все мало, все мало, подавай еще, сам придумывает эксперимент за экспериментом. Что это — стремление быть первым? Куда там, в своем деле он уже давно Зевс-олимпиец, и нет ему равных.

«Уж не со встречи ли с Вадимом Петровичем это началось, когда ты впервые почувствовал свое могущество? Вспомни, как это завлекало — открывать в себе, а следовательно, и вообще в человеке, все новые и новые возможности. Тебя трясло от нетерпения перед каждым новым опытом, как мальчишку, идущего на первое свидание. Ты обрел полноту жизни, почувствовал себя необходимым, и уже не жизнь стала распоряжаться тобой, а ты ею. „Азарт работы“, „нашел себя“ — разве не в этом дело? Нет, не в этом, хотя это тоже повлияло. Так что же тогда?»

Нет, он еще не знал наверняка, что сделало его совсем другим Кочиным. И то ли этот невыясненный вопрос, почему-то ставший вдруг таким важным, то ли непривычная возможность много и вольготно думать «на общие темы», то ли вынужденное безделье раздражали его. Он расстраивался, нервничал, замечал, что становится рассеянным, и еще больше нервничал.

Пришлось крепко взять себя в руки: в самые ответственные минуты он не имел права быть ни отцом, ни даже просто человеком, потому что он — зрение и слух Земли.

* * *

Утром того долгожданного дня появился Вадим Петрович, как всегда, чуть-чуть апатичный, какой-то отрешенный, но одетый по-праздничному и чисто выбритый. Теперь-то Кочин знал, в ожидании какого праздника живет этот непостижимый человек.

— Вас не тревожит невесомость? Не давит на психику? — спросил он, смущенно улыбаясь. — Как пища? Не надоела?

— Меня мало волнует пища, — ответил Кочин в микрофон. Хотя, признаться, не отказался бы от горячей картошки с селедочкой. И с зеленым лучком…