Ничья земля

Все это время Сергеев чувствовал, что его куда-то несут, везут, что к нему прикасаются чьи-то руки, то есть, сказать, что все это время находился без сознания, он не мог. Он даже понимал, что такое состояние называется контузией: кто-то несколько раз громко произнес это слово рядом с ним. Он слышал запахи — острый йодовый, холодок спирта, и только что распечатанных, стерильных бинтов, который он так хорошо знал.

Был укол в предплечье, в живот, потом холодом наполнилась вена на правой руке, и Сергеев провалился в сон — не в беспамятство, а именно в сон. И как-то сразу проснулся: открыл глаза безо всякой фазы пробуждения, уперся взглядом в белый потолок и ощутил далекую (значит, кололи наркотик) боль во всем теле.

Первым ощущением было, что по нему пробежался табун лошадей, голов, этак, в двадцать. Несмотря на укол, делавший состояние терпимым, болела каждая клеточка тела, каждая косточка, каждый сустав и каждая мышца. Болели даже глаза изнутри и явно прокушенный язык. Ныли, как от ледяной воды, зубы.

Сергеев скосил глаза — повернуть голову было выше его сил, и понял, что он в больнице. В хорошей больнице — кровать была широкой, современной, похожая на огромное кресло — «ленивку», с откидным ограждением из тонких никелированных трубок и съемной стойкой капельницы в изголовье. В общем — кровать, а не то железное убожество, на которое кладут простых смертных в госпиталях. На стойке капельницы висел пластиковый мешок, полный какой-то прозрачной жидкости, от мешка отходила трубка, второй конец которой, вместе с иглой, как догадался Сергеев, был в какой-то из его вен.

Он пошевелил пальцами ног, потом рук. Все работало, хотя малейшее усилие было неприятным и требовало основательной психологической подготовки. Дышал он самостоятельно, но тяжело, скорее всего, грудь была плотно забинтована. Значит, пострадали ребра.

— Однако, — подумал Сергеев, — жевали меня, жевали!

Голову удалось повернуть в два приема.

Рядом с ним, точно на такой же кровати, лежал, демонстрируя далеко нечеканный профиль, друг детства, мать бы его, Вова Блинчик.

Ближний к Михаилу глаз Владимира Анатольевича, затек от удара, остальная, видимая часть физиономии была исцарапана или посечена осколками стекла так, что создавалось полное впечатление, что Блинова сунули головой в ящик с бешеными кошками. Нога господина депутата, была в гипсе, и болталась на системе растяжек, удерживающих ее в приподнятом состоянии. На левой руке, подвязанной к шее, тоже был лангет — до локтя. В общем, Блинчик представлял собой безрадостное зрелище, и оптимизма по отношению к самому себе Михаилу не добавлял. Этакое наглядное пособие для студентов-травматологов, а не политический деятель.

Сергеев с испугом еще раз проверил шевелятся ли пальцы на ногах, и попытался определить нет ли на нем самом гипсовых повязок, но не определил. Хотелось вспомнить, чем и обо что он бился во время покушения на Бориспольском шоссе, но список получился настолько обширным, что Михаил решил не забивать себе голову глупостями. Главное он жив, более-менее цел, обошлось без ампутаций и тяжелых переломов, остальное — заживет, как на собаке. Не впервой. Человек, вообще, очень живучее существо. Могло получиться значительно хуже. Сергеев вспомнил уходящую из-под ног землю, жар взрывной волны, порхающего рядом Блинчика, прижимающего к себе металлический кейс, и мысленно перекрестился.

Цепочку событий Михаил мог вспомнить «от и до», вроде бы выпадений не было. Но после того как их подняло взрывом — была темнота, полная звуками, шорохами и прикосновениями. Достаточно болезненная темнота, надо заметить. А вот воспоминаний не было.

Сергеев не сомневался, что лежащий поперек шоссе камеон, парень в «омоновке» с трубой гранатомета на плече, автоматчики на виадуке и даже ГАИшники на месте аварии — звенья одной цепи. Он и сам умел организовать такой «теплый» прием, да, и что греха таить, один раз даже организовывал, правда, было это очень далеко от этих мест, и получилось, не в пример, лучше и чище. То есть, кого планировали, того и…

Но в последние годы вспоминать об этом он не любил, и не хотел. Сменились приоритеты, симпатии и понимание ситуации. Не только общественные, но и личные, Сергеевские. Человеку тому, безвременно погибшему в результате несчастного случая, поставили памятник прямо в столице — только почетный караул не стоит.

А его другу, политическому оппоненту и заказчику «роковой случайности», повезло меньше — его памятники, которые ставились повсеместно, на советские деньги, еще при жизни «великого деятеля современности», прозревший народ валил помощью канатов и грузовиков уже в 1991 году. Правда, тогда прозревший народ еще много чего делал, а потом выяснилось, что народ-то вовсе и не прозревший, и делал что-то совсем не то, и в народ даже пришлось стрелять. Так уж вышло, и ничего удивительного в этом не было.