Ничья земля - Ничья земля. Дети капища. Дураки и герои. Школа негодяев

Они остановились возле фургона, и Матвей постучал костяшками пальцев по крашенному зеленой краской борту. В ответ на стук из-под полога высунулась заспанная женщина, с волосами, прикрытыми черной косынкой, завязанной на манер банданы. Из-под банданы лезли на лоб рыжие непокорные пряди. Увидев Мотла, она улыбнулась, сразу сделавшись моложе и привлекательнее, и через минуту перед Молчуном и Михаилом лежали несколько упаковок армейских сухарей, банки с тушенкой, пакет с вяленым мясом, соль в белой тряпице и десяток бульонных кубиков.

Матвей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока они паковались и, дождавшись наконец, быстрым шагом отвел их к палатке с оборудованием, где вручил Михаилу таблетки и тяжелую коробку с прибором.

— Ты уверен, что патронов не надо? — спросил он еще раз.

— Хватит, — сказал Михаил. — Нести тяжело. Но за заботу — спасибо.

Подольский насмешливо фыркнул.

Лагерь почти проснулся, наполнился голосами, в том числе детскими. У рукомойников, которые вешались на стойки у задних стенок палаток, появились люди.

— Слушай, Матвей, — спросил Сергеев, — помнишь, когда я раненый лежал, сестричка за мной ухаживала? Ириной звали.

Матвей оглянулся через плечо, сверкнул черными глазами и снова ссутулился.

— Помню, конечно. Ты ребенком интересуешься? Или ею?

— Считай, что всеми сразу, — сказал Сергеев не очень дружелюбно. Тон, которым Подольский задал вопрос, ему откровенно не понравился. — А что, есть ребенок?

— Нет, — отрезал Матвей, не оборачиваясь. — Ты пустышкой оказался. Или Бог не дал. А она в кибуце под Киевом. Жива-здорова.

— Что-то я тебя не пойму, Матвей. Обидел я тебя чем?

— Ты тут ни при чем. Не бери в голову. — сказал Подольский. — Зачем тебе лишнее?

«Лишнее? — подумал Сергеев, глядя на узкую спину Мотла, маячившую перед глазами. — Судя по твоему тону, дружище, совсем не лишнее. Чем-то я тебя зацепил. Может быть, вопросом своим сейчас — как по живой ране, подернутой корочкой. Значит, есть что-то, что я не знаю, а ты мне как мужик мужику ни за какие коврижки не скажешь. Гордость не позволит».

При отходе Сергеев еще раз восхитился местом, выбранным для лагеря. Стоило сделать полсотни шагов — и он исчезал, словно его и не было. Еще через полсотни шагов, лес прятал звуки и запахи.

По овражку, ведущему к тропе, они шли быстро, но на бег не переходили. Матвей бежать не мог, он даже от быстрого шага задыхался, и они были вынуждены делать остановки каждые двести метров, чтобы дать ему отдышаться.

— Не лети, — попросил Сергеев, — успеем. Чего ты с нами пошел? Мы и сами дорогу знаем.

— Не обращай внимания, — дышал Матвей тяжело, как ныряльщик. Глаза у него были, как у больного пса, слезящиеся и красные. — Я в порядке.

— Что с тобой? — спросил Сергеев. — Не бережешь ты себя, Матвей. На кого Равви хозяйство оставит?

Подольский засмеялся, с присвистом втягивая воздух.

— Так он тебя звал. Ты же не идешь.

Между деревьями пронеслась целая стая крупных галок, оглашая лес хриплыми криками. Трава под ногами была скользкая, словно масло разлили. На подъеме Матвей даже упал.

— Я-то тут при чем? — спросил Сергеев, помогая Матвею встать. — Это твое детище, тебе и распоряжаться. Со временем, конечно, дай Бог Равви долгих-долгих лет.

— Никак я не пойму, Миша, — сказал Подольский и сплюнул густую, тягучую слюну, — ты ж вроде парень опытный. Не новичок. Равви, слава Богу, жив и здоров, о нем не беспокойся. Его года не берут. А мне не о наследстве, мне о наследниках думать надо. А их нет.

— Шутишь, наверное. Ты же на добрый десяток лет меня моложе. Успеется еще о наследниках подумать.

Сергеев почувствовал, как Молчун тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел, как парнишка отрицательно качает головой.

— Да нет, — сказал Матвей, — тут уж разницы нет — моложе или старше. Я сам с Каховки, если помнишь. Я тебе рассказывал. А что после того, как смыло Запорожье, к нам вниз пошло, ты знаешь. Я и сам видел, как люди, попав на пару секунд в воду, сгнивали заживо. Кто за день, кто за неделю. И те, кто умирали за неделю, завидовали тем, кто умер за день.

Он опять споткнулся, почти потерял равновесие и сел, привалившись спиной к серому и мокрому стволу осины.

Сергеев оказался чуть ниже его по склону, как раз лицом к лицу, и натолкнулся взглядом на взгляд Подольского. И был этот взгляд полон такой беспросветной тоски, такой боли, что Сергеева сразу же бросило в холод. Словно кто-то невидимый задул ему под одежду снежной пыли — мелкой, с колючей ледяной крошкой.

— Там я чего-то и хватанул, — продолжил Матвей, глядя на спутников, но если приглядеться, то, скорее, мимо них, туда, где в низине уже начал скапливаться туман. — Что именно — я не знаю. Никто не знает. Что живой — это повезло. А вот с детьми… С детьми — определенность полная. Не будет у меня детей. Это я Ирину попросил, чтобы она с тобой спала. Ты — пришлый. Пришел, ушел — кто тебя помнит? А это был бы наш сын. И никто бы не знал, что он еще и твой.