Ничья земля - Ничья земля. Дети капища. Дураки и герои. Школа негодяев

Сигареты были свежие, крепкие, не отдавали складской затхлостью — такие на Ничью Землю попадали редко. То, что лежало на складах с допотопных времен, давно перестало пахнуть настоящим табаком, но пользовалось сумасшедшим спросом. Махра — махорка, которую выращивали на юге ЗСВ, — могла свалить мамонта, не только человека. Ее Сергеев никогда не курил, он предпочитал воздерживаться от табака неделями, чем давиться этой дрянью.

Заверещала рация.

— Равви, — сказал Вадим, — тебя.

Сергеев взял уоки-токи.

— Был бы ты моим бойцом — уже б представил бы к ордену Красного Знамени, — пробасил Равви в динамике. Голос доносился почти без искажений.

— Ну, полковник, у тебя память хорошая. Кто еще помнит этот орден?

— Кому надо — те помнят. Героя Союза бы дал. Героя Украины.

— Не горячись, Равви! Не горячись!

— Да не горячусь я! Если бы не ты — они бы моих ребят набили, как уток по осени. С двух «вертушек», да с налету!

— Положим, твоих ребят так просто не набьешь, — возразил Михаил, — тут все же лес, а не поле. И мальчики у тебя сами кого угодно уронят.

— Ладно, — сказал Равви, — чего спорить? Все равно у меня никакой другой звезды, кроме звезды Давида нет. Если возьмешь — награжу ей! Спасибо, Миша!

— У вас холодно?

— Как в жопе у белого медведя!

— Не шути, Равви! Там как раз тепло!

— Да холодно, холодно! Жаровни в палатках. Вкатили полевую кухню в столовую. Обморожений нет. Лошадей прикрыли, чем могли и в палатки, с людьми вместе. Крысы, мыши, вся живность на тепло бежит. Так что я теперь не Равви, а Ной! Слушай, Миша, а это надолго?

— Может, час, может, день, может, минута.

— А неделя?

— Может, но маловероятно!

— Ну тебя на хрен, с твоими вероятностями, Сергеев! Скажи по-человечески! У меня аллергия на лошадиную шерсть!

— Пока не дунет ветер, полковник.

— Шутишь? — спросил Равви с недоверием.

— Да нет, не до шуток.

— Ну что это за хрень, — жалобно сказал Говорящая Голова, — раньше было сто египетских казней — и все, а теперь, каждый день что-то новое. Сергеев, тут на улицу поссать не выйдешь — струя замерзает, не в палатке же это делать, между бабами и лошадьми?

— Приспособишься как-нибудь, — сказал Михаил. — Не ной, старый Ной!

Равви басовито хохотнул.

— Видишь, меня уже повысили! Ладно, держитесь, до связи. Смотри там за Мотлом! Мне он нужен!

И Равви отключился.

— И этот человек, — вздохнул Подольский, слушавший разговор, — наш старейшина. Богохульство на богохульстве. Сейчас он в хорошем настроении. Все целы. Все живы. Ты бы послушал, что он говорит, когда дела плохи…

— Догадываюсь, — сказал Сергеев. — Ты, кстати, тоже не институтка, когда тебя зацепишь.

Матвей печально кивнул и шмыгнул носом.

— Просто я думаю, что скажет настоящий раввин, когда его пришлют сюда.

— Не бери в голову, — сказал Сергеев, чувствуя, как от тепла печей, его начинает обволакивать сон. Молчун уже клевал носом, привалившись к его плечу. — Настоящий раввин оглянется вокруг, сдвинет набекрень кипу, расправит бороду веником, и скажет:

— Это что тут у вас за фигня! Ну-ка, дайте-ка мне автомат!

Сначала вереницей пошли врачи. Разговаривать при них было неудобно — Блинчик охал, когда его осматривали, косил подбитым глазом в сторону Михаила и шепотом матерился, когда кто-то из эскулапов нажимал на больные места.

Потом, дав минут пять передышки, косяком пошли сестры — утки, уколы, анализ крови, тонометры и термометры.

Потом гоголем вошел сам главврач, за которым, осторожно и не убирая с лиц озабоченное выражение, шли заведующий отделением, лечащий врач и старшая сестра. Все четверо так преданно смотрели на Блинова, что Сергеев почувствовал себя сиротой и симулянтом. Ему, обладателю двух треснувших, одного сломанного ребра, многочисленных ушибов и легкого сотрясения мозга, было просто нечего делать рядом с Владимиром Анатольевичем, имеющим в активе два перелома, трещину и сотрясение мозга средней тяжести. Вместе с депутатским статусом и партийным билетом это делало Блинчика просто неотразимым.

Когда весь цвет медицины правительственной больницы исполнил над загипсованным лидером национал-демократии все запланированные па и как минимум полтора десятка фуэте и с чувством выполненного долга удалился, в палату заглянул невысокий, средних лет мужчина, стриженный «ежиком» и ужасно похожий на Дональда Дака.

— Владимир Анатольевич, — сказал он, улыбаясь с такой радостью, будто бы не видел Блинчика лет, этак, десять, — к вам можно?

— Заходи, Васильевич, — сказал Блинов устало. — Что, шефа привез?

— Да нет, — ответил улыбчивый Васильевич, заходя, — шеф будет через полчасика. Я вам еще три человека охраны привез. И, вот, зашел поздороваться. Посмотреть, значит, как вы…

— Пока жив, — произнес Блинов с трагической, но очень выверенной интонацией. — Жене сообщили?

— Маргарита Леонидовна приедет вместе с Александром Леонидовичем и Петром Виленовичем. Вы не волнуйтесь, они знают, что вы не при смерти. Слава богу, что все так обошлось, Владимир Анатольевич. Ребят ваших, конечно, жалко.

Он повернулся к Сергееву, посмотрел на него уже без служебного выражения лица, но с явным уважением.