Ничья земля - Ничья земля. Дети капища. Дураки и герои. Школа негодяев

— Вы Анатольевича из тачки вытащили?

— Было дело, — сказал Сергеев. — Откуда знаешь?

— Гаишники прояснили — они около забора прыгали, пока «мерс» разгорался. Вас видели, как вы шефа из салона выдираете. А потом, когда ё… — он покосился на Блинова, словно тот был институткой или барышней на выданье и материться при нем было грешно, и поправился, — ну, когда тачка рванула, они увидели, как вы летите в обнимку, и подумали, что все — конец.

— Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, — вмешался Блинчик, — если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять, и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.

Может быть, Сергееву показалось, а вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ — разные вещи.

— Счастлив ваш Бог, Владимир Анатольевич! — он еще раз внимательно посмотрел на Сергеева и едва заметно кивнул, как свой своему. — Ребят я отдал в распоряжение Толику. Хорошие ребята. Потом, как ряды пополните, отдать не забудьте. Насчет Саши и Рубена с командой — мои соболезнования, еще раз.

— Спасибо тебе, Васильевич, — сказал Блинов. — И за ребят, и за заботу.

Искренне так сказал, веско — так отец-генерал говорит уцелевшим солдатам после тяжкого боя слова благодарности. Сказал, заставив одной интонацией вытянуться во фрунт Васильевича и очередной раз поразив Сергеева неожиданностью реакций и многогранностью натуры. Блинчик был действительно лидером, человеком, умеющим и любящим управлять, — это был дар природы. Казалось, еще секунда — и склонятся знамена, взорвутся грохотом полковые барабаны, и на легкий пиджак Васильевича сухая, изящная рука навесит орденскую ленту, и грянет в тысячу глоток троекратное «ура».

«Хорош, — подумал Михаил, — ох как хорош. Вот теперь понятно, что сделало тебя, выпивоху и женолюба, величиной на политическом небосводе. Не ум, не обаяние, не внешность — вот это умение сказать то, что нужно, и так, как нужно, и в нужный момент, заставив окружающих думать и чувствовать в унисон. То, что называется новомодным словом «харизма». Редкое явление во все времена, так как осмыслению и пониманию сути не подвержено».

Из коридора послышался шум, загудели несколько встревоженных мужских голосов. Приглушенный дверью до полной невнятности, стал слышен голос женский — раздраженный и резкий по тону. За стеной что-то с грохотом упало. Шум голосов перешел в разговор на сильно повышенных тонах. Васильевич, подняв брови, выпал из-под очарования Блинчиковых обертонов и пробкой вылетел в коридор.

Дверь палаты распахнулась, пропуская Васильевича наружу, а звуки — вовнутрь, и Сергеев услышал родной женский голос, посылавший кого-то к бениной матери.

«Вика», — подумал Сергеев ласково.

— Руки убрал, на фиг! — раздалось со знакомой хрипотцой. — А не уберешь, тебе их лично Блинов и выдернет!

— Да нельзя туда, — бубнил кто-то из бодигардов, — не положено!

— Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено?! Мне не положено?!

— Да я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете?!

И с огромной радостью:

— Валерий Васильевич, ну хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!

— Руки убрал! Слава богу! Валера! Они вдвоем там?

— Доброго дня, Виктория Андроновна!

— Какая баба! — сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. — За что тебе, Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну, поделись, как тебе это удалось?

Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.

Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения и тут же ретировался.

Увидев распятого на вытяжках Блинова и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.

Взгляд у нее был не самый дружелюбный.

— Сукин ты сын, — сказала она устало. — Негодный сукин сын!

Было неясно, к кому, собственно, она обращается, — мужчины переглянулись.

— Весь Киев гудит — на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит — пять человек, кто говорит — десять. Но все говорят, что живых нет.

Она подняла глаза на Блинчика.

— На тебя все газетчики уже некролог готовят.

— А ты, — сказала Вика Сергееву, — ты позвонить мог? Ты что, не понимаешь — я думала, что тебя уже нет?! Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?

— Вика, — произнес Сергеев примирительно, — да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!