Ничто и глупости

Как-то раз Аньке задонатили около пятнадцати тысяч токинов одним человеком. Что тут началось! Она, любяще улыбалась, благодарила всеми возможными фразами литературного искусства и спрашивала, что ей за такую небесную сумму надо сделать…

Ей, когда она пришла на квартиру к донатеру (по его просьбе, естественно), дали некоторое заданьице, заключающееся в ублажении…

… выполнив первую просьбу, Анька направилась вниз по лестнице, вынырнула лисой из подъезда и начала стоять неподвижно, отстранённо, вдыхая осеннее утро, трупную листву, внушая отвращение возвращающимся с ночной смены грузчикам… Трупную листву… да… Но затем последовала вторая просьба, тоже заключающаяся в ублажении, отказать которой было не с руки.

Подъехал затонированный большой автобус с надписью «ритуальные услуги». Мутные мужчины одного вида вынесли худющий светло-коричневый гроб, в котором прилично лежал мёртвый дедушка.

– Соси деду, – кратко, не считая эту просьбу за особенную, проговорил донатер.

Принялась Анька. Никак не получалось у неё… заплакала.

– Что же ты, бестолочь, ревёшь, а? – крайне иронично, с оскаленной ухмылкой сказал донатер. – Ты что ли влюбилась в деда? Понравился он тебе, да?

Анька тем временем захлёбывалась во влажной истерике.

– Ну так полезай к нему – не стесняйся. Давай-давай.

Донатер улыбнулся очень заботливо, прошёлся нежно по волосам девушки и резко добавил, неожиданно упав в неконтролируемую злость:

– Ты, сука, будешь знать, как из интернета вылезать в твоём положении! Шлюха!

Она окаменела, а зрачки развернулись до вселенского масштаба, до всеобъемлющей трагедии.

– Полезай к деду, – без доли сомнения приказал донатер, – там тебе и покой будет.

Отвезли к вырытой ямке, спустили туда гроб, заколоченный золотыми гвоздями, поставили прощальную музыку.

Так и закопали двоих человеков: одного трупика и одну живую.

А на поминках донатер плакал больше всех. Только спустя месяц он смог найти новую модель.

Леопольд Васильев

Леопольд Васильев был звездочёт. По пятницам он любил сходить в кинотеатр, а после просмотра фильма оканчивал прогулкой по сонной улице.

Третьего дня (то есть 15 октября) Леопольд закончил считать созвездия галактики, которая была обнаружена как раз после того, как долетел до Сатурна Аурели. 16 октября уже во всю шла работа, связанная с некоторым открытием. И вот вчера (17 октября) произошло всеобщее удивление, как будто вся система человеческого восприятия пошатнулась: оказывается, подобранные ракурсы с двух точек (с Земли и с Сатурна) сложились в единую картинку так, что Директор обсерватории уверенно произнёс на весь мир: «Открылось новое! Наше представление о мире оказалось очень примитивным, ведь теперь найден объект, вероятно планета, являющая собой четырёхмерную фигуру». Это вдохновило всё пространство вчера. И сегодня (18 октября) Леопольд отправлялся нахуй.

Кошечки

*цензура*

Кладбищенское искусство

В детстве я совершенно не сталкивался с кладбищами. Повзрослев, я заметил некоторую тягу к ним. Там тихо, спокойно, мирно, осмелюсь даже сказать, что как будто это место отличается от других абсолютным блаженством достигнутой цели. Я имею ввиду, что кладбище как бы имеет определённо выполненную когда-то цель и после выполнения цели оно облеклось в новую форму существования, в котором – как же это радостно! – нет конкуренции, пресловутой борьбы для соблюдения баланса.

Я ходил на разные кладбища и как-то они меня не цепляли что ли… Нет. Точнее – они разочаровывали. Мои ожидания не то что не оправдывались, но действительность проходила вскользь и получалось призрачное ощущение, которое нельзя было воспринять даже призрачным и в конце концов чувствовалось следующее: ожидаемое действо происходило, ожидаемый эффект реализовывался в ничто. Короче, я только на одном городском кладбище, в центре города, мог поймать всё, наверное оттого, что оно располагалось в лесу.

Позже я растерял и его. Непонятное чувство. Я хотел очень сильно настоящего кладбища, я бы даже сказал кладбищенского искусства. Я хотел именно чего-то выделяющегося среди призрачного, ненастоящего и всё не мог отыскать. Мне приходило в голову сравнение с Егором Летовым. Но такого кладбища найти не удавалось.

Спустя года два, уже потаскавшись по многим местам, я впал в глубокое отчаяние. Немного оправившись, хотя это почти не было заметно, решил посетить могилу Егора Летова (уже в который раз) с надеждой, что как-нибудь по-иному предстанет передо мной захоронение. И… как-то не выходило… Кладбище оставалось таким же противно-тривиальным, жалким, лицемерным; и ведь оно обнимало Егора Летова – человека противоположного этому пафосно-никакому кладбищу.