Ничто не стоит так дорого

Дом построили в сталинские времена. Был он пятиэтажным, и лифта в нем не имелось. Дроздов жил на четвертом этаже. И когда дверь открылась, Игорь спросил профессора:

– Вы что, пешком каждый раз?

– А как иначе? Я даже рад, что нет подъемника: мышцы ног не успевают стать дряблыми: я даже утром делаю двадцать приседаний. А потом работаю с гантелями и эспандером. Вы-то зарядку делаете или время еще не наступило?

– Крайне редко, но мне и на работе беготни хватает.

Профессор показал гостю свою квартиру, главным украшением которой были книги.

– Всю жизнь собирал, – посетовал Владимир Петрович, – а теперь все ни к чему: кнопку нажал на компьютере и читай все, что душе угодно. Люда Полозова называет все это пылесборником… То есть называла. Не могу привыкнуть, что ее больше нет. Вы ведь поймали убийцу?[16]

– Поймал, разумеется, – ответил подполковник, – но все шло к тому: Людмила Федосеевна переборщила со своими махинациями…

– Ее втянули, – быстро отреагировал профессор, – когда-то она была чистым человеком.

– Все мы когда-то были детьми, но и дети бывают разные. Я, например, к своему позору и стыду, вместе с другими пацанами бросал камешки в соседа-священника, который в ответ ласково улыбался и только. А теперь уж поздно заглаживать вину.

– Вы заглаживаете вину собственной жизнью, своей работой, и чем больше сделаете добра, тем счастливее будет ваша жизнь. А тот священник уже давно вас простил.

– Его на свете уже давно нет. Да и тогда ему было лет восемьдесят, если не больше.

– Значит, он умел прощать, ведь наверняка прошел лагеря и гонения.

– И насмешки дураков-мальчишек, – добавил Игорь.

Дроздов открыл дверь одной из комнат:

– Вот здесь жила Леночка, когда ее мама была моей женой. А когда ее мамы не стало, отец забрал ее к себе. Но я не обиделся, ведь он родной отец и к тому же был моим другом.

Они вернулись в гостиную.

– Предложил бы вам рюмочку коньяка, но ведь вы наверняка за рулем.

– Рюмочку можно, потому что я не спешу уезжать. К тому же коньяк не дает такого запаха, как водка или пиво.

– У меня грузинский коньяк. Кстати, знаете, за что создатель одной из марок грузинского коньяка получил Сталинскую премию? Так я расскажу. В феврале тысяча девятьсот сорок пятого в Крыму проходила Ялтинская конференция с участием Сталина, Черчилля и Рузвельта. Черчилль приехал на конференцию с твердым намерением ничего с Советским Союзом не подписывать, ведь речь шла о послевоенном фактическом разделе Европы. Но ему принесли рюмочку этого коньяка, ему понравился напиток, он стал простить, чтобы ему подавали его почаще. В результате подписал то, что от него хотел Иосиф Виссарионович. А вообще, Черчилль пил только виски… Причем одного сорта. Название его я не знаю…

– «Хэнки Бэннистер», – подсказал Гончаров, – меня им угощал как-то Паша Ипатьев. Ему принесла эту бутылку бывшая жена, которая взяла ее из буфетной своего отца, строительного магната Звягинцева…[17]

– Это которого застрелили недавно? – удивился профессор. – Ну ладно. Вы мне открыли секрет виски Черчилля, а я назову вам марку того самого коньяка.

Дроздов поднялся, подошел к книжной полке, отодвинул книги и достал бутылку коньяка.

– Здесь полка с грузинской прозой и поэзией: бутылка «Энисели» как раз за книгой стихов Акакия Церетели, который написал песню «Сулико». То есть он текст написал. А музыку другой гений, имя которого мне неизвестно…

– Интернет знает все, – ответил Гончаров, доставая телефон, и через минуту сообщил хозяину: – Автором музыки является Варвара Церетели.

– Какая замечательная семья! – восхитился Дроздов.

Он поставил на стол два пузатых бокальчика и наполнил их наполовину.

– Ровно пятьдесят граммов, – доложил он при этом и вздохнул, – вообще-то я алкоголь не употребляю совсем. Разве что по очень большим праздникам.

– А разве выход из СИЗО не праздник? – напомнил подполковник.

Владимир Петрович, не произнося ни слова, кивнул.

Они выпили, Игорь восхитился коньяком. И тут же приступил к делу, потому что он появился здесь не для того, чтобы говорить на посторонние и не интересующие его темы.

– Что стало причиной гибели отца Лены? – спросил он. – Она ничего не рассказывала, потому что не хотела вспоминать, а я и не спрашивал особо.